Генри Джон Темпл, 3-й виконт Палмерстон , KG , GCB , PC , FRS (20 октября 1784 — 18 октября 1865), известный как лорд Палмерстон , был британским государственным деятелем и политиком, который был премьер-министром Соединенного Королевства с 1855 по 1858 и с 1859 по 1865 годы. Член Либеральной партии , Палмерстон был первым премьер-министром-либералом и доминировал в британской внешней политике с 1830 по 1865 год, когда Великобритания находилась на пике своего имперского могущества.
Он занимал свой пост почти непрерывно с 1807 года до своей смерти в 1865 году. Он начал свою парламентскую карьеру как тори , перешел к вигам в 1830 году и стал первым премьер-министром от недавно сформированной Либеральной партии в 1859 году. Он пользовался большой популярностью у британской общественности. Дэвид Браун утверждает, что «важная часть привлекательности Палмерстона заключалась в его динамизме и энергии». [2]
Темпл унаследовал ирландское пэрство своего отца (которое не давало ему права на место в Палате лордов , но позволяло ему заседать в Палате общин ) как 3-й виконт Палмерстон в 1802 году. Он стал депутатом от тори в 1807 году. С 1809 по 1828 год он был военным министром , организуя финансы армии. Впервые он получил звание члена кабинета министров в 1827 году, когда Джордж Каннинг стал премьер-министром, но ушел в отставку год спустя. Он был министром иностранных дел в 1830–1834, 1835–1841 и 1846–1851 годах. На этом посту Палмерстон эффективно отреагировал на ряд конфликтов в Европе.
В 1852 году 4-й граф Абердин сформировал коалиционное правительство . Пилиты настояли на том, чтобы лорд Джон Рассел стал министром иностранных дел, вынудив Палмерстона занять пост министра внутренних дел . Будучи министром внутренних дел, Палмерстон провел различные социальные реформы, хотя и выступал против избирательной реформы. Когда коалиция Абердина пала в 1855 году из-за ее ведения Крымской войны , Палмерстон был единственным человеком, способным сохранить большинство в парламенте, и он стал премьер-министром. Он занимал этот пост два раза, в 1855–1858 и 1859–1865 годах, до своей смерти в возрасте 80 лет, через несколько месяцев после победы на всеобщих выборах , на которых он получил возросшее большинство. Он остается последним британским премьер-министром, умершим при исполнении служебных обязанностей.
Пальмерстон мастерски контролировал общественное мнение, стимулируя британский национализм . Хотя королева Виктория и большая часть политического руководства не доверяли ему, он получил и поддерживал благосклонность прессы и населения, от которых он получил ласковое прозвище «Пэм». Предполагаемые слабости Пальмерстона включали неправильное управление личными отношениями и постоянные разногласия с королевой по поводу королевской роли в определении внешней политики. [3]
Историки считают Пальмерстона одним из величайших министров иностранных дел из-за его управления большими кризисами, его приверженности балансу сил (что давало Великобритании решающее влияние во многих конфликтах) и его приверженности британским интересам. Его политика в отношении Индии, Китая, Италии, Бельгии и Испании имела обширные долгосрочные благоприятные последствия для Великобритании. Однако лидерство Пальмерстона во время Опиумных войн было подвергнуто сомнению и осуждено другими выдающимися государственными деятелями, такими как Уильям Юарт Гладстон . [4] Последствия завоевания Индии были пересмотрены более поздними учеными, взвесившими бремя, возложенное на Индию в колониальном правлении, и британскую неуверенность в надлежащем управлении. [5] Последствия его политики в отношении Франции , Османской империи и Соединенных Штатов оказались более эфемерными.
Генри Джон Темпл родился в доме своей семьи в Вестминстере в ирландской ветви семьи Темпл 20 октября 1784 года. Его семья получила свой титул от пэрства Ирландии , хотя он редко посещал Ирландию . Его отцом был Генри Темпл, 2-й виконт Палмерстон (1739–1802), англо-ирландский пэр, а его матерью была Мэри (1752–1805), дочь Бенджамина Ми, лондонского торговца. [6] С 1792 по 1794 год он сопровождал свою семью в длительном континентальном турне. Находясь в Италии, Палмерстон нанял итальянского учителя, который научил его бегло говорить и писать по-итальянски. [7] Семья владела огромным загородным поместьем на севере графства Слайго на северо-западе Ирландии. [8]
Он получил образование в школе Харроу (1795–1800). Адмирал сэр Август Клиффорд , 1-й баронет , был педиком Палмерстона, виконта Элторпа и виконта Дункэннона и позже вспоминал Палмерстона как самого милосердного из троих. [9] Темпл часто участвовал в школьных драках, и его товарищи по старому Харрову вспоминали Темпла как человека, который давал отпор хулиганам вдвое больше его. [9] Отец Генри Темпла отвел его в Палату общин в 1799 году, где молодой Палмерстон пожал руку премьер-министру Уильяму Питту-младшему . [10]
Темпл тогда был в Эдинбургском университете (1800–1803), где он изучал политическую экономию у Дугалда Стюарта , друга шотландских философов Адама Фергюсона и Адама Смита . [11] Темпл позже описывал свое время в Эдинбурге как получение «всех полезных знаний и привычек ума, которыми я обладаю». [12] Лорд Минто написал родителям молодого Пальмерстона, что Генри Темпл был хорошо воспитан и обаятелен. Стюарт написал другу, говоря о Темпле: «В плане характера и поведения он является всем, чего могли бы пожелать его друзья. Действительно, я не могу сказать, что я когда-либо видел более безупречный характер в это время жизни или того, кто обладал бы более любезным нравом». [13]
Генри Темпл унаследовал титул виконта Палмерстона от своего отца 17 апреля 1802 года, до того, как ему исполнилось 18 лет. Он также унаследовал обширное поместье на севере графства Слайго на западе Ирландии . Позже он построил замок Классибон в этом поместье. Палмерстон учился в колледже Святого Иоанна в Кембридже (1803–1806). [14] Как дворянин, он имел право получить степень магистра без экзаменов, но Палмерстон хотел получить свою степень через экзамены. Это ему отказали, хотя ему разрешили сдать отдельные экзамены в колледже, где он получил первоклассные награды. [15]
После объявления войны Франции в 1803 году Палмерстон присоединился к добровольцам, собранным для противостояния французскому вторжению , став одним из трех офицеров в отряде колледжа Святого Иоанна. Он также был назначен подполковником-командующим добровольцев Ромси. [16]
В феврале 1806 года Палмерстон потерпел поражение на выборах в избирательном округе Кембриджского университета . [17] В ноябре он был избран от Хоршема, но был свергнут в январе 1807 года, когда вигское большинство в Палате общин проголосовало за петицию о его смещении. [18]
Благодаря покровительству лорда Чичестера и лорда Малмсбери , Палмерстон получил пост младшего лорда Адмиралтейства в министерстве герцога Портлендского . [19] Он снова баллотировался на место в Кембридже в мае , но проиграл с разницей в три голоса после того, как посоветовал своим сторонникам голосовать за другого кандидата от тори в двухмандатном избирательном округе, чтобы обеспечить избрание тори. [20]
В июне 1807 года Палмерстон вошел в парламент как депутат от Консервативной партии от округа Ньюпорт на острове Уайт. [21]
3 февраля 1808 года он высказался в поддержку конфиденциальности в работе дипломатии, а также бомбардировки Копенгагена и захвата и уничтожения Королевского датского флота Королевским флотом в битве при Копенгагене . [22] Дания была нейтральна, но Наполеон недавно договорился с русскими в Тильзитском договоре о создании военно-морского союза против Британии, включая использование датского флота для вторжения в Британию. [23] Предвосхищая это, британцы предложили Дании выбор: временно передать свой флот до конца войны или уничтожить свой флот. Датчане отказались подчиниться, и Копенгаген подвергся бомбардировке. Пальмерстон оправдал нападение титрами, ссылаясь на амбиции Наполеона взять под контроль датский флот:
это оправдано на том основании, что огромная мощь Франции позволяет ей принуждать более слабое государство стать врагом Англии... Именно к закону самосохранения апеллирует Англия для оправдания своих действий. Достопочтенный джентльмен и его сторонники признают, что если бы Дания проявила какую-либо враждебность по отношению к этой стране, то мы были бы оправданы в мерах возмездия... Дания, принужденная к враждебности, находится в том же положении, что и Дания, добровольно враждебная, когда вступает в игру закон самосохранения... Кто-нибудь верит, что Буонапарте будут сдержаны какими-либо соображениями справедливости от действий по отношению к Дании, как он действовал по отношению к другим странам? ... Англия, согласно этому закону самосохранения, который является основополагающим принципом права наций, оправдана в обеспечении и, следовательно, обеспечении со стороны Дании нейтралитета, который Франция принудительно превратила бы в активную враждебность. [24]
В письме другу от 24 декабря 1807 года он описал покойного депутата-вига Эдмунда Берка как обладателя «пальмы политического пророчества». [25] Это стало метафорой его собственной карьеры в предугадывании курса имперской внешней политики.
Речь Пальмерстона была настолько успешной, что Спенсер Персиваль , который сформировал его правительство в 1809 году, попросил его стать канцлером казначейства , тогда менее важной должностью, чем она стала позже. Но Пальмерстон предпочел некабинетную должность военного секретаря , ответственного исключительно за финансовые дела армии. Он прослужил на этой должности почти 20 лет. [26]
1 апреля 1818 года отставной офицер на половинном жалованье, лейтенант Дэвид Дэвис, у которого были претензии к его заявлению от Военного министерства на пенсию и который также был психически болен, застрелил Палмерстона, когда тот поднимался по лестнице Военного министерства. Пуля только задела его спину, и рана была легкой. Узнав о болезни Дэвиса, Палмерстон оплатил его юридическую защиту на суде, и Дэвис был отправлен в Бетлемский королевский госпиталь . [27]
После самоубийства лорда Каслри в 1822 году, лорд Ливерпуль , который был премьер-министром, должен был удерживать вместе кабинет тори, который начал раскалываться по политическим линиям. Более либеральное крыло правительства тори добилось определенных успехов, Джордж Каннинг стал министром иностранных дел и лидером Палаты общин , Уильям Хаскиссон защищал и применял доктрины свободной торговли, а католическая эмансипация стала открытым вопросом. Хотя Пальмерстон не входил в кабинет, он искренне поддерживал меры Каннинга и его друзей. [28]
После отставки лорда Ливерпуля в апреле 1827 года Каннинг был призван стать премьер-министром. Более консервативные тори, включая сэра Роберта Пиля , отказались от своей поддержки, и был сформирован союз между либеральными членами покойного министерства и вигами. Пост канцлера казначейства был предложен Палмерстону, который принял его, но это назначение было сорвано некоторой интригой между королем Георгом IV и Джоном Чарльзом Херрисом . Лорд Палмерстон остался министром по военным делам, хотя он впервые получил место в кабинете министров. Администрация Каннинга закончилась всего через четыре месяца после смерти премьер-министра, и за ней последовало министерство лорда Годериха , которое едва продержалось год. [28]
Каннингиты оставались влиятельными, и герцог Веллингтон поспешил включить Палмерстона, Хаскиссона, Чарльза Гранта , Уильяма Лэмба и графа Дадли в правительство, которое он впоследствии сформировал. Однако спор между Веллингтоном и Хаскиссоном по вопросу парламентского представительства Манчестера и Бирмингема привел к отставке Хаскиссона и его союзников, включая Палмерстона. Весной 1828 года, после более чем двадцати лет непрерывного пребывания у власти, Палмерстон оказался в оппозиции.
26 февраля 1828 года Пальмерстон выступил с речью в поддержку католической эмансипации. Он считал, что было бы неприлично облегчать «мнимые обиды» диссентеров от официальной церкви, в то время как в то же время «реальные страдания тяготеют над католиками» Великобритании. [29] Пальмерстон также поддерживал парламентскую реформу. [30] Один из его биографов заявил, что: «Как и многие питтиты, теперь называемые тори, он был добрым вигом в душе». [12] Закон о помощи римским католикам 1829 года наконец был принят парламентом в 1829 году, когда Пальмерстон был в оппозиции. [31] Закон о Великой реформе был принят парламентом в 1832 году.
После перехода в оппозицию Пальмерстон, по-видимому, сосредоточился на внешней политике. Он уже убедил Веллингтона активно вмешаться в греческую войну за независимость и совершил несколько визитов в Париж , где с большой точностью предвидел надвигающееся свержение Бурбонов . 1 июня 1829 года он произнес свою первую большую речь по иностранным делам. [28]
Лорд Пальмерстон не был оратором; его язык был неизучен, а речь несколько смущенной; но, как правило, он находил слова, чтобы сказать нужную вещь в нужное время и обратиться к Палате общин на языке, наиболее подходящем для способностей и темперамента его аудитории.
— «Лорд Пальмерстон», Британская энциклопедия, 13-е издание
В сентябре 1830 года Веллингтон попытался убедить Пальмерстона вернуться в кабинет, но тот отказался сделать это без лорда Лансдауна и лорда Грея , двух известных вигов. Можно сказать, что это был момент в 1830 году, когда его партийная лояльность изменилась. [32] В ноябре 1830 года он принял предложение лорда Грея присоединиться к его новому правительству в качестве министра иностранных дел.
Пальмерстон вступил в должность министра иностранных дел с большой энергией и продолжал оказывать там свое влияние в течение двадцати лет; он занимал ее с 1830 по 1834 год (годы его ученичества [33] ), с 1835 по 1841 год и с 1846 по 1851 год. По сути, Пальмерстон отвечал за всю британскую внешнюю политику со времени Французской и Бельгийской революций 1830 года до декабря 1851 года. Его резкий стиль принес ему прозвище «Лорд Пемзовый Камень», а его манера общения с иностранными правительствами, которые перешли ему дорогу, особенно в последние годы его жизни, [34] была оригинальной « дипломатией канонерок ». [35] [36]
Революции 1830 года дали толчок устоявшейся европейской системе, созданной в 1814–1815 годах. Соединенное Королевство Нидерландов было разорвано пополам Бельгийской революцией , [37] Королевство Португалия было ареной гражданской войны , а испанцы собирались посадить на трон маленькую принцессу. Польша вооружилась против Российской империи , в то время как северные державы (Россия, Пруссия и Австрия ) сформировали более тесный союз, который, казалось, угрожал миру и свободам Европы. [28] Польские изгнанники призвали Великобританию вмешаться против России во время Ноябрьского восстания 1830 года. [38]
Общая политика Пальмерстона заключалась в защите британских интересов, поддержании мира, сохранении баланса сил и сохранении статус-кво в Европе. У него не было обид на Россию, и хотя он втайне симпатизировал польскому делу, в своей роли министра иностранных дел он отвергал польские требования. В то время как серьезные проблемы одновременно происходили в Бельгии и Италии, а менее серьезные проблемы в Греции и Португалии, он стремился снизить европейскую напряженность, а не обострять ее, отдавая предпочтение политике всеобщего невмешательства. [39] Поэтому он сосредоточился главным образом на достижении мирного урегулирования кризиса в Бельгии. [40]
Вильгельм I Нидерландский обратился к великим державам, которые посадили его на трон после Наполеоновских войн, чтобы сохранить его права. Лондонская конференция 1830 года была созвана для решения этого вопроса. Британское решение включало независимость Бельгии, которая, по мнению Пальмерстона, внесла бы большой вклад в безопасность Британии, но любое решение не было простым. С одной стороны, реакционные силы стремились защитить Вильгельма I; с другой стороны, многие бельгийские революционеры, такие как Шарль де Брукер и Шарль Рожье , поддерживали воссоединение бельгийских провинций с Францией, тогда как Британия выступала за голландское, а не французское влияние на независимое государство. [41]
Британская политика, которая возникла, была тесным союзом с Францией , [42] но подчиненным балансу сил на континенте и, в частности, сохранению бельгийской независимости. Если бы реакционные державы поддержали Вильгельма I силой, они столкнулись бы с сопротивлением Франции и Британии, объединенных оружием. Если бы Франция попыталась аннексировать Бельгию, она лишилась бы британского союза и оказалась бы в оппозиции всей Европы. В конце концов, британская политика возобладала. [43] Хотя континент был близок к войне, мир поддерживался на условиях Лондона, и принц Леопольд Саксен-Кобургский , вдовец британской принцессы, был посажен на трон Бельгии. [28] Фишман говорит, что Лондонская конференция была «чрезвычайно успешной конференцией», потому что она «обеспечила институциональную структуру, с помощью которой ведущие державы того времени охраняли мир в Европе». [44] [45]
После этого, несмотря на голландское вторжение и французское контрвторжение в 1831 году, Франция и Великобритания разработали и подписали договор об урегулировании между Бельгией и Нидерландами, побудив три реакционные державы также присоединиться к нему; [42] в то время как во второй период правления Пальмерстона, по мере роста его авторитета, он смог окончательно урегулировать отношения между Бельгией и Голландией с помощью договора в 1838-9 годах - теперь утверждая свою (и британскую) независимость, склоняясь скорее в сторону Нидерландов и реакционных держав, и против оси Бельгия/Франция. [46]
В 1833 и 1834 годах молодые королевы Изабелла II Испанская и Мария II Португальская были представителями и надеждой конституционных партий своих стран. Их позиции находились под некоторым давлением со стороны их абсолютистских родственников, дона Мигеля Португальского и дона Карлоса Испанского, которые были самыми близкими мужчинами в линии наследования. Пальмерстон задумал и осуществил план Четверного союза конституционных государств (Британия, Франция, Испания и Португалия), чтобы служить противовесом реакционному союзу. Договор об умиротворении полуострова был подписан в Лондоне 22 апреля 1834 года, и, хотя борьба в Испании несколько затянулась, он достиг своей цели. [28] [47]
Франция была неохотной стороной договора и никогда не исполняла свою роль в нем с большим рвением. Луи-Филиппа обвиняли в тайном покровительстве карлистам — сторонникам дона Карлоса — и он отвергал прямое вмешательство в дела Испании. Вероятно, что колебания французского двора по этому вопросу были одной из причин сохраняющейся личной враждебности, которую Пальмерстон проявлял к французскому королю впоследствии, хотя это чувство вполне могло возникнуть и раньше. Хотя Пальмерстон писал в июне 1834 года, что Париж был «стержнем моей внешней политики», разногласия между двумя странами переросли в постоянное, но бесплодное соперничество, которое не принесло пользы ни одной из них. [28] [48]
Пальмерстон был очень заинтересован в восточном вопросе . Во время греческой войны за независимость он энергично поддерживал греческое дело и Константинопольский договор , который дал Греции независимость. Однако с 1830 года защита Османской империи стала одним из основных направлений его политики. Он верил в возрождение Турции, как он писал Генри Бульверу (лорду Даллингу): «Все, что мы слышим о распаде Турецкой империи, о том, что она мертвое тело или лишенный соков ствол и т. д., является чистой бессмыслицей». [49]
Его двумя великими целями были: не допустить, чтобы Россия утвердилась на Босфоре , и не допустить, чтобы Франция сделала то же самое на Ниле. Он считал сохранение власти Высокой Порты главным барьером против обоих этих событий. [49]
Пальмерстон долгое время сохранял подозрительное и враждебное отношение к России, чье самодержавное правительство оскорбляло его либеральные принципы и чей постоянно растущий размер бросал вызов мощи Британской империи. Он был возмущен Договором Хюнкяр Искелеси 1833 года , пактом о взаимопомощи между Россией и Османской империей, но был раздражен и враждебен к Дэвиду Уркухарту , создателю дела Виксена , руководившему русской блокадой Черкесии в середине 1830-х годов. [50]
Со своей стороны, Дэвид Уркухарт считал Пальмерстона «наемником России» и основал в Лондоне журнал «Free Press», где постоянно пропагандировал эти взгляды. Постоянным автором этого журнала был Карл Маркс , который утверждал, что «со времен Петра Великого и до Крымской войны существовало тайное соглашение между лондонской и петербургской конторами, и что Пальмерстон был продажным орудием политики царя» [51].
Несмотря на свою популярную репутацию, в 1831 году он колебался, помогать ли султану Махмуду II , которому угрожал Мухаммед Али , вали Египта. [52] Позже, после успехов России, в 1833 и 1835 годах он внес предложения о предоставлении материальной помощи, которые были отклонены кабинетом министров. Пальмерстон считал, что «если мы сможем обеспечить ему десять лет мира под совместной защитой пяти держав и если эти годы будут с пользой использованы для реорганизации внутренней системы империи, то нет никаких причин, по которым он не должен снова стать уважаемой державой», и оспаривал метафору о том, что старая страна, такая как Турция, должна находиться в таком упадке, который был бы оправдан сравнением: «Половина неправильных выводов, к которым приходит человечество, достигается путем злоупотребления метафорами и ошибочного принятия общего сходства или мнимого сходства за реальную идентичность». [53] Однако, когда власть Мухаммеда Али, казалось, угрожала существованию Османской династии, особенно учитывая смерть султана Махмуда II 1 июля 1839 года, ему удалось объединить великие державы для подписания коллективной ноты 27 июля, обязывающей их поддерживать независимость и целостность Турецкой империи в целях сохранения безопасности и мира в Европе. Однако к 1840 году Мухаммед Али оккупировал Сирию и выиграл битву при Незибе против турецких войск. Лорд Понсонби , британский посол в Константинополе, настоятельно призывал британское правительство вмешаться. [49] В частном порядке Пальмерстон объяснил свои взгляды на Мухаммеда Али лорду Гренвиллу следующим образом: «Принуждение Мехмеда Али Англией, если начнется война, может показаться предвзятым и несправедливым; но мы предвзяты; и великие интересы Европы требуют, чтобы мы были такими... Поэтому никакие идеи справедливости по отношению к Мехмеду не должны стоять на пути таких великих и первостепенных интересов». [54] [55] Имея более тесные связи с вали, чем большинство других, Франция отказалась быть стороной принудительных мер против него, несмотря на то, что подписала ноту в предыдущем году. [56]
Пальмерстон, раздраженный политикой Франции в отношении Египта, подписал Лондонскую конвенцию 15 июля 1840 года в Лондоне с Австрией , Россией и Пруссией — без ведома французского правительства. Эта мера была принята с большими колебаниями и сильным противодействием со стороны нескольких членов кабинета. Пальмерстон добился принятия этой меры, в частности, заявив в письме премьер-министру лорду Мельбурну , что он уйдет из министерства, если его политика не будет принята. [49] Лондонская конвенция предоставила Мухаммеду Али наследственное правление в Египте в обмен на уход из Сирии и Ливана, но была отвергнута пашой. Европейские державы вмешались силой, и бомбардировка Бейрута , падение Акры и полный крах власти Мухаммеда Али последовали одна за другой. Политика Пальмерстона восторжествовала, и ее автор завоевал репутацию одного из самых могущественных государственных деятелей эпохи. [57]
В сентябре 1838 года Пальмерстон назначил британского консула в Иерусалиме, без обычной консультации с Советом по торговле , и дал указание помочь в строительстве англиканской церкви в городе, под настойчивым влиянием лорда Шефтсбери , видного христианского сиониста . [58]
Китай ограничил внешнюю торговлю в рамках Кантонской системы только одним портом и отказался от всех официальных дипломатических отношений, за исключением стран-данников. В 1833–1835 годах, когда Лондон положил конец монополии Ост-Индской компании на торговлю с Китаем, правительства тори и вигов стремились поддерживать мир и хорошие торговые отношения. Однако лорд Нейпир хотел спровоцировать революцию в Китае, которая открыла бы торговлю. Министерство иностранных дел во главе с Пальмерстоном выступило против и стремилось к миру. [59] Китайское правительство отказалось меняться и запретило британским контрабандистам ввозить опиум из Индии, который был запрещен в Китае. Великобритания ответила военной силой в Первой опиумной войне 1839–1842 годов, которая закончилась решительной победой Великобритании. По Нанкинскому договору Китай выплатил контрибуцию и открыл пять договорных портов для мировой торговли. В этих портах британские граждане имели бы экстерриториальные права. Таким образом, Пальмерстон достиг своих главных целей дипломатического равенства и открытия Китая для торговли. Однако его гневные критики сосредоточились на безнравственности торговли опиумом. [60]
Биограф Палмерстона Джаспер Ридли так описывает позицию правительства:
Полностью противоположную британскую точку зрения продвигали гуманисты и реформаторы, такие как хартисты и религиозные нонконформисты во главе с молодым Уильямом Эвартом Гладстоном . Они утверждали, что Пальмерстон был заинтересован только в огромных прибылях, которые он принесет Британии, и совершенно не обращал внимания на ужасное моральное зло опиума, которое китайское правительство доблестно пыталось искоренить. [62] [63]
Между тем, он манипулировал информацией и общественным мнением, чтобы усилить контроль над своим отделом, включая контроль коммуникаций внутри офиса и с другими должностными лицами. Он сливал секреты прессе, публиковал избранные документы и выпускал письма, чтобы обеспечить себе больше контроля и больше рекламы, все время разжигая британский национализм. [64] Он враждовал с The Times , редактором которого был Томас Барнс , который не подыгрывал его пропагандистским уловкам. [65] [66]
В 1839 году Палмерстон женился на своей многолетней любовнице, известной хозяйке вигов Эмили Лэмб , вдове Питера Леопольда Луи Фрэнсиса Нассау Клаверинга-Купера, 5-го графа Каупера (1778–1837) и сестре Уильяма Лэмба, 2-го виконта Мельбурна , премьер-министра (1834 и 1835–1841). У них не было законных детей, хотя, по крайней мере, один из предполагаемых детей лорда Каупера, леди Эмили Каупер, жена Энтони Эшли-Купера, 7-го графа Шефтсбери , как широко считалось, был отцом Палмерстона. [67] Палмерстон проживал в Брокет-холле в Хартфордшире , наследстве своей жены. Его лондонский таунхаус был Cambridge House on Piccadilly в Мейфэре . [68]
Зять Эмили, лорд Шефтсбери, писал: «Его внимание к леди Пальмерстон, когда они оба были уже в преклонных годах, было проявлением постоянного ухаживания. Чувства были взаимными; и я часто видел, как они выходили утром посадить деревья, почти веря, что они доживут до того, чтобы съесть плоды или посидеть вместе в тени. [69]
Молодая королева Виктория считала неприличным, что люди в возрасте 50 лет могут вступать в брак, но брак Каупер-Палмерстон, по словам биографа Джиллиан Гилл :
Через несколько месяцев администрация Мельбурна подошла к концу (1841), и Пальмерстон оставался вне офиса в течение пяти лет. Кризис миновал, но перемены, произошедшие с заменой Франсуа Гизо на Адольфа Тьера во Франции и лорда Абердина на Пальмерстона в Британии, сохранили мир. Пальмерстон считал, что на мир с Францией нельзя полагаться, и что война между двумя странами рано или поздно неизбежна. Абердин и Гизо начали проводить другую политику: с помощью взаимного доверия и дружеских услуг им полностью удалось восстановить самое сердечное взаимопонимание между двумя правительствами, и раздражение, которое разжигал Пальмерстон, постепенно утихло. Во время правления сэра Роберта Пиля Пальмерстон вел уединенную жизнь, но с характерной для него горечью нападал на Договор Вебстера-Эшбертона 1842 года с Соединенными Штатами. [49] Он разрешил несколько канадских пограничных споров с Соединенными Штатами, в частности, границу между Нью-Брансуиком и штатом Мэн , а также между Канадой и штатом Миннесота от озера Верхнее и озера Лесное . Как бы он его ни критиковал, договор успешно закрыл пограничные вопросы, которые долгое время волновали Палмерстона. [71]
Репутация Пальмерстона как интервенциониста и его непопулярность у королевы были таковы, что попытка лорда Джона Рассела в декабре 1845 года сформировать министерство провалилась, поскольку лорд Грей отказался присоединиться к правительству, в котором Пальмерстон будет руководить иностранными делами. Однако несколько месяцев спустя виги пришли к власти и вернули Пальмерстона в Министерство иностранных дел (июль 1846 года). [49] Рассел ответил критикам, что политика Пальмерстона имела « тенденцию вызывать войну», но что он продвигал британские интересы без крупного конфликта, если не полностью мирно. [12]
Годы работы Пальмерстона на посту министра иностранных дел (1846–1851) были связаны с жестокими потрясениями по всей Европе — биограф Дэвид Браун окрестил его «пороховым министром». [72]
Французское правительство расценило назначение Пальмерстона как несомненный признак возобновления военных действий. Они воспользовались депешей, в которой он выдвинул имя принца Кобурга в качестве кандидата на руку молодой королевы Испании, как оправданием для отхода от обязательств, заключенных между Гизо и лордом Абердином. Как бы мало ни было оправдано поведение французского правительства в этой сделке с испанскими браками, несомненно, что оно возникло из убеждения, что в лице Пальмерстона Франция имела беспокойного и коварного врага. Попытки британского министра помешать французским бракам испанских принцесс, апеллируя к Утрехтскому договору и другим державам Европы, были полностью безуспешными; Франция выиграла игру, хотя и с немалой потерей почетной репутации. [49] [73] `
Историк Дэвид Браун отвергает традиционную интерпретацию того, что Абердин заключил entente cordiale с Францией в начале 1840-х годов, после чего воинственный Палмерстон после 1846 года разрушил эти дружеские отношения. Браун утверждает, что будучи министром иностранных дел с 1846 по 1851 год, а затем премьер-министром, Палмерстон стремился поддерживать баланс сил в Европе, иногда даже объединяясь с Францией, чтобы сделать это. [74] [75]
As an Anglo-Irish absentee landlord, Palmerston evicted 2,000 of his Irish tenants for non-payment of rent during the Great Irish Famine that ravaged Ireland in the late 1840s.[76] He financed the emigration of starving Irish tenants across the Atlantic to North America[77] as did Petty-Fitzmaurice (Lord Lansdowne) to equal notoriety. Palmerston asserted that "... any great improvement in the social system of Ireland must be founded upon an extensive change in the present state of agrarian occupation [through] a long continued and systematic ejectment of Small holders and of Squatting Cottiers."[78]
The Revolutions of 1848 spread like a conflagration through Europe, and shook every throne on the Continent except those of Russian Empire, Ottoman Empire, Spain, and Belgium. Palmerston sympathised openly with the revolutionary party abroad.[49] In particular, he was a strong advocate of national self-determination, and stood firmly on the side of constitutional liberties on the Continent. Despite this, he was bitterly opposed to Irish independence, and deeply hostile to the Young Ireland movement.[79]
No state was regarded by him with more aversion than Austria. Yet, his opposition to Austria was chiefly based upon its occupation of northeastern Italy and |its Italian policy. Palmerston maintained that the existence of Austria as a great power north of the Alps was an essential element in the system of Europe. Antipathies and sympathies had a large share in the political views of Palmerston, and his sympathies had ever been passionately awakened by the cause of Italian independence. He supported the Sicilians against King Ferdinand II of the Two Sicilies, and even allowed arms to be sent them from the Royal Arsenal, Woolwich. Although he had endeavoured to restrain King Charles Albert of Sardinia from his rash attack on the superior forces of Austria, he obtained for him a reduction of the penalty of defeat. Austria, weakened by the revolution, sent an envoy to London to request the mediation of Britain, based on a large cession of Italian territory. Palmerston rejected the terms he might have obtained for Piedmont.[49] After a couple of years this wave of revolution was replaced by a wave of reaction.[80][81]
In Hungary, the 1848 war for independence from the Austrian Empire, ruled by the Habsburg dynasty, was defeated by the joint army of Austrian and Russian forces. Prince Schwarzenberg assumed the government of the empire with dictatorial power. In spite of what Palmerston termed his judicious bottle-holding, the movement he had encouraged and applauded, but to which he could give no material aid, was everywhere subdued. The British government, or at least Palmerston as its representative, was regarded with suspicion and resentment by every power in Europe, except the French republic.[82] Even that was shortly afterwards to be alienated by Palmerston's attack on Greece.[49] When Lajos Kossuth, the Hungarian democrat and leader of its constitutionalists, landed in England in 1851 to wide applause, Palmerston proposed to receive him at Broadlands, a design which was only prevented by a peremptory vote of the cabinet.[83]
This state of things was regarded with the utmost annoyance by the British court and by most of the British ministers. On many occasions, Palmerston had taken important steps without their knowledge, which they disapproved. Over the Foreign Office he asserted and exercised an arbitrary dominion, which the feeble efforts of the premier could not control. The Queen and the Prince Consort did not conceal their indignation at the fact that they were held responsible for Palmerston's actions by the other courts of Europe.[49][84]
When Benjamin Disraeli attacked Palmerston's foreign policy, the foreign minister responded to a five-hour speech by Thomas Chisholm Anstey with a five-hour speech of his own, the first of two great speeches in which he laid out a comprehensive defence of his foreign policy and of liberal interventionism more generally. Arguing for domestic political effect, Palmerston declaimed:
Russell and the Queen both hoped that the other would take the initiative and dismiss Palmerston; the Queen was dissuaded by her husband Prince Albert, who took the limits of constitutional power very seriously, and Russell by Palmerston's prestige with the people and his competence in an otherwise remarkably inept Cabinet.
In 1847, the home of Don Pacifico, a Gibraltarian merchant living in Athens, Greece, was attacked by an antisemitic mob, which included the sons of a Greek government minister. The Greek police did not intervene in the attack, despite being present.[87] Because Don Pacifico was a British subject, the British government expressed concern. In January 1850, Palmerston took advantage of Don Pacifico's claims on the Greek government, and blockaded the port of Piraeus in the Kingdom of Greece. As Greece was under the joint protection of three powers, Russia and France protested against its coercion by the British fleet.[88][89]
After a memorable debate on 17 June, Palmerston's policy was condemned by a vote of the House of Lords. The House of Commons was moved by John Arthur Roebuck to reverse the rebuke, which it did on 29 June by a majority of 46, after having heard from Palmerston on 25 June. This was the most eloquent and powerful speech he ever delivered, wherein he sought to vindicate not only his claims on the Greek government for Don Pacifico, but his entire administration of foreign affairs.[90]
It was in this speech, which lasted for five hours, that Palmerston made the well-known declaration that a British subject ought everywhere to be protected by the strong arm of the British government against injustice and wrong;[90] comparing the reach of the British Empire to that of the Roman Empire, in which a Roman citizen could walk the earth unmolested by any foreign power. This was the famous civis romanus sum ("I am a citizen of Rome") speech. After this speech, Palmerston's popularity had never been greater.[91]
Notwithstanding his parliamentary triumph in the Don Pacifico affair, many of his own colleagues and supporters criticised the spirit in which the foreign relations of the Crown were carried on. The Queen addressed a minute to the Prime Minister in which she recorded her dissatisfaction at the manner in which Palmerston evaded the obligation to submit his measures for the royal sanction as failing in sincerity to the Crown. This minute was communicated to Palmerston, who accepted its criticisms.[90][92]
On 2 December 1851, Louis Napoleon – who had been elected President of France in 1848 – carried out a coup d'état by dissolving the National Assembly and arresting the leading republicans. Palmerston privately congratulated Napoleon on his triumph, noting that Britain's constitution was rooted in history but that France had had five revolutions since 1789, with the French Constitution of 1848 being a "day-before-yesterday tomfoolery which the scatterbrain heads of Marrast and Tocqueville invented for the torment and perplexity of the French nation".[93] However, the Cabinet decided that Britain must be neutral, and so Palmerston requested his officials to be diplomatic. Palmerston's widespread support among the press, educated public opinion, and ordinary Britons caused apprehension and distrust among other politicians and angered the Court. Prince Albert complained Palmerston had sent a dispatch without showing the sovereign. Protesting innocence, Palmerston resigned.[94] Palmerston was weakened because Parliament, where he had great support, was not in session. Palmerston continued to have wide approval among the newspapers, elite opinion, and the middle class voters. His popularity led to distrust among rivals and especially at the Royal Court. His fall demonstrates the lack of power of public opinion in a pre-democratic era. However, Palmerston kept his public support and the growing influence of public opinion steadily increased his political strength in the 1850s and 1860s.[95]
After a brief period of Conservative minority government, the Earl of Aberdeen became Prime Minister (in office 19 December 1852 – 30 January 1855) in a coalition government of Whigs and Peelites (with Russell taking the role of Foreign Secretary and Leader of the House of Commons). It was regarded as impossible for them to form a government without Palmerston, so he was made Home Secretary (28 December 1852). Many people considered this a curious appointment because Palmerston's expertise was so obviously in foreign affairs.[96] A story recounts that after a great wave of strikes swept Northern England, the Queen summoned Palmerston to discuss the situation. When she enquired after the latest news, Palmerston allegedly replied: "There is no definite news, Madam, but it seems certain that the Turks have crossed the Danube".[97]
Palmerston passed the Factory Act 1853, which removed loopholes in previous Factory Acts and outlawed all labour by young persons between 6pm and 6am. He attempted to pass a Bill that confirmed the rights of workers to combine, but the House of Lords rejected it. He introduced the Truck Act which stopped the practice of employers paying workmen in goods instead of money, or forcing them to purchase goods from shops owned by the employers. In August 1853, Palmerston introduced the Smoke Abatement Act in order to combat the increasing smoke from coal fires, a problem greatly aggravated by the Industrial Revolution.[98] He also oversaw the passage of the Vaccination Act 1853 into law, which was introduced as a private member's bill, and which Palmerston persuaded the government to support. The Act made vaccination of children compulsory for the first[citation needed] time. Palmerston outlawed the burying of the dead in churches. The right to bury the dead in churches was held by wealthy families whose ancestors had purchased the right in the past. Palmerston opposed this practice on public-health grounds and ensured that all bodies were buried in a churchyard or public cemetery.[98]
Palmerston reduced the period in which prisoners could be held in solitary confinement from eighteen months to nine months.[99] He also ended transportation to Tasmania for prisoners by passing the Penal Servitude Act 1853, which also reduced the maximum sentences for most offences.[100] Palmerston passed the Reformatory Schools Act 1854 which gave the Home Secretary powers to send juvenile prisoners to a reformatory school instead of to prison. He was forced to accept an amendment which ensured that the prisoner had to have spent at least three months in jail first.[101] When in October 1854 Palmerston visited Parkhurst gaol and conversed with three boy inmates, he was impressed by their behaviour and ordered that they be sent to a reformatory school. He found the ventilation in the cells unsatisfactory and ordered improvement.[102]
Palmerston strongly opposed Lord John Russell's plans for giving the vote to sections of the urban working-classes. When the Cabinet agreed in December 1853 to introduce a bill during the next session of Parliament in the form which Russell wanted, Palmerston resigned. However, Aberdeen told him that no definite decision on reform had been taken and persuaded Palmerston to return to the Cabinet. The electoral Reform Bill did not pass Parliament that year.[103]
Palmerston's exile from his traditional realm of the Foreign Office meant he did not have full control over British policy during the events precipitating the Crimean War of 1853–1856. One of his biographers, Jasper Ridley, argues that had he been in control of foreign policy at this time, war in the Crimea would have been avoided.[97] Palmerston argued in Cabinet, after Russian troops concentrated on the Ottoman border in February 1853, that the Royal Navy should join the French fleet in the Dardanelles as a warning to Russia. He was overruled, however.
In May 1853, the Russians threatened to invade the principalities of Wallachia and Moldavia unless the Ottoman sultan acceded to their demands. Palmerston argued for immediate decisive action - that the Royal Navy should be sent to the Dardanelles to assist the Turkish navy and that Britain should inform Russia of London's intention to go to war if the Imperial Russian Army invaded the principalities. However, Aberdeen objected to all of Palmerston's proposals. After prolonged arguments, a reluctant Aberdeen agreed to send a fleet to the Dardanelles but objected to Palmerston's other proposals. The Russian Emperor, Nicholas I, was annoyed by Britain's actions but they did not deter him. When the British fleet arrived at the Dardanelles the weather was rough, so the fleet took refuge in the outer waters of the straits (June 1853).[104] The Russians saw this as a violation of the Straits Convention of 1841; they invaded the two principalities in July 1853. Palmerston interpreted this as the result of British weakness and thought that if the Russians had been told that if they invaded the principalities the British and French fleets would enter the Bosphorus or the Black Sea, they would have been deterred.[105] In Cabinet, Palmerston argued for a vigorous prosecution of the war against Russia by Britain, but Aberdeen objected, as he wanted peace. British public opinion supported the Turks, and with Aberdeen becoming steadily unpopular, Lord Dudley Stuart in February 1854 noted, "Wherever I go, I have heard but one opinion on the subject, and that one opinion has been pronounced in a single word, or in a single name – Palmerston."[106]
On 28 March 1854, Britain and France declared war on Russia for refusing to withdraw from the principalities. The war progressed slowly, with no Anglo-French gains in the Baltic and slow coalition gains in Crimea at the long Siege of Sevastopol (1854–1855). Dissatisfaction with the conduct of the war grew amongst the public in Britain and in other countries, aggravated by reports of fiascos and failures, especially the mismanagement of the heroic Charge of the Light Brigade at the Battle of Balaclava (25 October 1854). The health and living conditions of the British soldiers became notorious and the press, with correspondents in the field, made the most of the situation. Tories demanded an accounting of all soldiers, cavalry and sailors sent to the Crimea and accurate figures as to the number of casualties. When Parliament passed a bill to investigate by a vote of 305 to 148, Aberdeen said he had lost a vote of no confidence and resigned as prime minister on 30 January 1855.[107]
Queen Victoria deeply distrusted Palmerston and first asked Lord Derby to accept the premiership. Derby offered Palmerston the office of Secretary of State for War, which he accepted under the condition that Lord Clarendon remain as Foreign Secretary. Clarendon refused, and so Palmerston rejected Derby's offer; Derby subsequently gave up trying to form a government. The Queen sent for Lord Lansdowne but (aged 74) he was too old to accept: so she asked Russell; but none of his former colleagues except Palmerston wanted to serve under him. Having exhausted the possible alternatives, the Queen invited Palmerston to Buckingham Palace on 4 February 1855 to form a government.[108]
Aged 70 years, 109 days, Palmerston became the oldest person in British political history to be appointed Prime Minister for the first time. As of 2024 no Prime Minister entering 10 Downing Street for the first time since Palmerston has surpassed his record.
Palmerston took a hard line on the war; he wanted to expand the fighting, especially in the Baltic where St. Petersburg could be threatened by superior British naval power. His goal was to permanently reduce the Russian threat to Europe. If Sweden and Prussia were willing to join, Russia would stand alone. However, France, which had sent far more soldiers to the war than Britain, and had suffered far more casualties, wanted the war to end, as did Austria.[109] In March 1855 the old Tsar died and was succeeded by his son, Alexander II, who wished to make peace. However, Palmerston found the peace terms too soft on Russia and so persuaded Napoleon III to break off the peace negotiations until Sevastopol could be captured, putting the allies in a stronger negotiating position. In September Sevastopol finally surrendered and the allies had full control of the Black Sea theatre. Russia came to terms. On 27 February 1856 an armistice was signed and after a month's negotiations an agreement was signed at the Congress of Paris. Palmerston's demand for a demilitarised Black Sea was secured, although his wish for the Crimea to be returned to the Ottomans was not. The peace treaty was signed on 30 March 1856. In April 1856 Palmerston was appointed to the Order of the Garter by Victoria.[110]
In October 1856, the Chinese seized the pirate ship Arrow, and in the process, according to the local British official Harry Smith Parkes, insulted the British flag. When the Chinese Commissioner Ye Mingchen refused to apologise, the British shelled his compound. The commissioner retaliated with a proclamation that called on the people of Canton to "unite in exterminating these troublesome English villains" and offered a $100 bounty for the head of any Englishman. The British factories outside the city were also burned to the ground by incensed locals. Palmerston supported Parkes while in Parliament the British policy was strongly attacked on moral grounds by Richard Cobden and William Ewart Gladstone. Playing the patriotism card, Palmerston said that Cobden demonstrated "an anti-English feeling, an abnegation of all those ties which bind men to their country and to their fellow countrymen, which I should hardly have expected from the lips of any member of this House. Everything that was English was wrong, and everything that was hostile to England was right."[111] He went on to say that if a motion of censure was carried it would signal that the House had voted to "abandon a large community of British subjects at the extreme end of the globe to a set of barbarians – a set of kidnapping, murdering, poisoning barbarians."[111] The censure motion was carried by a majority of sixteen and the election of 1857 followed. Palmerston's stance proved popular among a large section of the workers, the growing middle classes and the country's commercial and financial interests. With the expanded franchise, his party swept on a wave of popular feeling to a majority of 83, the largest since 1835. Cobden and John Bright lost their seats.
In China, the Second Opium War (1856–1860) was another humiliating defeat for a Qing dynasty,[112] already reeling as a result of the domestic Taiping Rebellion.
After the election, Palmerston passed the Matrimonial Causes Act 1857, which for the first time made it possible for courts to grant a divorce and removed divorce from the jurisdiction of the ecclesiastical courts. The opponents in Parliament, who included Gladstone, were the first in British history to try to kill a bill by filibuster. Nonetheless, Palmerston was determined to get the bill through, which he did. In June news came to Britain of the Indian Rebellion of 1857. Palmerston sent Sir Colin Campbell and reinforcements to India. Palmerston also agreed to transfer the authority of the East India Company to the Crown. This was enacted in the Government of India Act 1858. After the Italian republican Felice Orsini tried to assassinate the French emperor with a bomb made in Britain, the French were outraged (see Orsini affair). Palmerston introduced a Conspiracy to Murder bill, which made it a felony to plot in Britain to murder someone abroad. At first reading, the Conservatives voted for it but at second reading they voted against it. Palmerston lost by nineteen votes. Therefore, in February 1858 he was forced to resign.[113]
The Conservatives lacked a majority, and Russell introduced a resolution in March 1859 arguing for widening the franchise, which the Conservatives opposed but which was carried. Parliament was dissolved and a general election ensued, which the Whigs won. Palmerston rejected an offer from Disraeli to become Conservative leader, but he attended the meeting of 6 June 1859 in Willis's Rooms at St James's Street, where the Liberal Party was formed. The Queen asked Lord Granville to form a government, but although Palmerston agreed to serve under him, Russell did not. Therefore, on 12 June the Queen asked Palmerston to become prime minister. Russell and Gladstone agreed to serve under him.[114]
Historians usually regard Palmerston, starting in 1859, as the first Liberal prime minister.[115] In his last premiership Palmerston oversaw the passage of important legislation. The Offences against the Person Act 1861 codified and reformed the law, and was part of a wider process of consolidating criminal law. The Companies Act 1862 was the basis of modern company law.[116]
Foreign policy continued to be his main strength; he thought that he could shape if not control all of European diplomacy, especially by using France as a vital ally and trade partner. However, historians often characterise his method as bluffing more than decisive action.[117]
_by_Thomas_Jones_Barker.jpg/1280px-The_Secret_of_England's_Greatness'_(Queen_Victoria_presenting_a_Bible_in_the_Audience_Chamber_at_Windsor)_by_Thomas_Jones_Barker.jpg)
Some people called Palmerston a womaniser; The Times named him Lord Cupid (on account of his youthful looks), and he was cited, at the age of 79, as co-respondent in an 1863 divorce case, although it emerged that the case was nothing more than an attempted blackmail.
Although Palmerston and William Ewart Gladstone treated each other respectfully, they disagreed fundamentally over Church appointments, foreign affairs, defence and reform;[118] Palmerston's greatest problem during his last premiership was how to handle his Chancellor of the Exchequer. The MP Sir William Henry Gregory was told by a member of the Cabinet that "at the beginning of each session and after each holiday, Mr Gladstone used to come in charged to the muzzle with all sorts of schemes of all sorts of reforms which were absolutely necessary in his opinion to be immediately undertaken. Palmerston used to look fixedly at the paper before him, saying nothing until there was a lull in Gladstone's outpouring. He then rapped the table and said cheerfully: 'Now, my Lords and gentlemen, let us go to business'."[119] Palmerston told Lord Shaftesbury: "Gladstone will soon have it all his own way and whenever he gets my place we shall have strange doings". He told another friend that he thought Gladstone would wreck the Liberal Party and end up in a madhouse.[120]
When in May 1864 the MP Edward Baines introduced a Reform Bill in the Commons, Palmerston ordered Gladstone to not commit himself and the government to any particular scheme.[121] Instead Gladstone said in his speech in the Commons that he did not see why any man should not have the vote unless he was mentally incapacitated, but added that this would not come about unless the working class showed an interest in reform. Palmerston believed that this was incitement to the working class to begin agitating for reform and told Gladstone: "What every Man and Woman too have a Right to, is to be well governed and under just Laws, and they who propose a change ought to shew that the present organization does not accomplish those objects".[122]
French intervention in Italy had created an invasion scare and Palmerston established a Royal Commission on the Defence of the United Kingdom which reported in 1860. It recommended a huge programme of fortifications to protect the Royal Navy Dockyards and ports, which Palmerston vigorously supported. Objecting to the enormous expense, Gladstone repeatedly threatened to resign as Chancellor when the proposals were accepted. Palmerston said that he had received so many resignation letters from Gladstone that he feared that they would set fire to the chimney.[123]
During the advent and occurrence of the American Civil War, the British Ambassador to the United States was Palmerston's close friend and ally Richard Lyons, 2nd Baron Lyons. Palmerston had first appointed Richard Lyons to the Foreign Service in 1839, and was a close friend of his father, Edmund Lyons, 1st Baron Lyons, with whom he had vehemently advocated increased aggression in the Crimean War. Palmerston and Lyons both had similar sociopolitical sympathies: both advocated monarchy and foreign interventionism. Throughout the American Civil War, Palmerston and Richard Lyons maintained an extensive confidential correspondence. Their actions were responsible for the peaceful resolution of the Trent Affair. When Lyons resigned from the position of American Ambassador, Palmerston attempted to persuade him to return, but Lyons declined the offer.[124]
Palmerston's sympathies in the American Civil War (1861–65) were with the secessionist Confederate States of America. Although a professed opponent of the Atlantic slave trade and slavery, he held a lifelong hostility towards the United States, and believed a dissolution of the Union would enhance British power. Additionally, the Confederacy "would afford a valuable and extensive market for British manufactures".[125][126]
Britain issued a proclamation of neutrality at the beginning of the Civil War on 13 May 1861. The Confederacy was recognised as a belligerent but it was too premature to recognise it as a sovereign state. The United States Secretary of State, William Seward, threatened to treat as hostile any country which recognised the Confederacy. Britain depended more on American corn than Confederate cotton, and a war with the U.S. would not be in Britain's economic interest.[127] Palmerston ordered reinforcements sent to the Province of Canada because he was convinced the North would make peace with the South and then invade Canada. He was very pleased with the Confederate victory at the First Battle of Bull Run in July 1861, but 15 months later he felt:
"...the American War... has manifestly ceased to have any attainable object as far as the Northerns are concerned, except to get rid of some more thousand troublesome Irish and Germans. It must be owned, however, that the Anglo-Saxon race on both sides have shown courage and endurance highly honourable to their stock."[128]
The Trent Affair in November 1861 produced public outrage in Britain and a diplomatic crisis. A U.S. Navy warship stopped the British steamer Trent and seized two Confederate envoys en route to Europe. Palmerston called the action "a declared and gross insult", demanded the release of the two diplomats and ordered 3,000 troops to Canada. In a letter to Queen Victoria on 5 December 1861 he said that if his demands were not met:
"Great Britain is in a better state than at any former time to inflict a severe blow upon and to read a lesson to the United States which will not soon be forgotten."[129]
In another letter to his foreign secretary, he predicted war between Britain and the Union:
"It is difficult not to come to the conclusion that the rabid hatred of England which animates the exiled Irishmen who direct almost all the Northern newspapers, will so excite the masses as to make it impossible for Lincoln and Seward to grant our demands; and we must therefore look forward to war as the probable result."[129]
In fact, Irishmen did not control any major newspapers in the North, and the U.S. decided to release the prisoners rather than risk war. Palmerston was convinced the presence of troops in Canada persuaded the U.S. to acquiesce.[130]
After President Abraham Lincoln's announcement in September 1862 that he would issue an Emancipation Proclamation in ninety days, the cabinet debated intervention as a humanitarian move to stop a likely race war. At the same time however there was a cabinet crisis in France over the overthrow of the Greek king and the growing Eastern Question with regard to Russia. The British Government had to determine whether the situation in North America or the containment of Russia was more urgent. The decision was to give priority to threats closer to home and to decline France's suggestion of a joint intervention in America; the threatened race war over slavery never happened.[131] Palmerston rejected all further efforts of the Confederacy to gain British recognition.[128]
The long-term issue between Britain and the United States was the supply of blockade runners loaded with British arms or construction of commerce raiders for the Confederate war effort. The U.S. accused Britain of being complicit in gunrunning and sales of warships by private firms to the Confederacy that actually sustained the war by two years.[132][133][134][135] This was later evidenced by Palmerston's refusal to stop firms from selling arms and ships on the basis that it had a right to sell such things to both sides as a neutral country, even though the South was still part of the U.S. (as ruled in Texas v. White in 1869 by the U.S. Supreme Court). As such, many Americans viewed the British as interfering with American affairs and indirectly committing an act of war against the U.S.[136]
The raiding ship CSS Alabama, built in the British port of Birkenhead, was another difficulty for Palmerston. On 29 July 1862, a law officer's report he had commissioned advised him to detain Alabama, as its construction was a breach of Britain's neutrality. Palmerston ordered Alabama detained on 31 July, but it had already put to sea before the order reached Birkenhead. In her subsequent cruise, Alabama captured or destroyed many Union merchant ships, as did other raiders fitted out in Britain. This was the basis of the postwar Alabama claims for damages against Britain, which Palmerston refused to pay. After his death, Gladstone acknowledged the U.S. claim and agreed to arbitration, paying out $15,500,000 in damages. However, no compensation for damages done to the U.S. by British-built blockade runners carrying arms supplies to the Confederacy was offered.[137]
The Prussian Prime Minister Otto von Bismarck wanted to annex the Danish Duchy of Schleswig and the neighboring German Duchy of Holstein, whose Duke was the King of Denmark, chiefly for its port of Kiel, and had an alliance with Austria for this purpose. This was part of the longstanding Schleswig–Holstein question. In a speech to the Commons on 23 July 1863, Palmerston said the British government, like those of France and Russia, wished that "the independence, the integrity, and the rights of Denmark may be maintained. We are convinced—I am convinced at least—that if any violent attempt were made to overthrow those rights and interfere with that independence, those who made the attempt would find in the result that it would not be Denmark alone with which they would have to contend".[138] Palmerston's stance derived from the traditional belief that France was the greater threat to Britain and was much stronger than Austria and Prussia.[139] In any case, France and Britain were at odds over Poland, and Paris refused to cooperate with London on the Danish crisis.[140] Public opinion in Britain was strongly pro-Danish, thanks especially to the Danish princess who married the Prince of Wales. However Queen Victoria was intensely pro-German and strongly urged against threatening war.[141] Palmerston himself favoured Denmark but he also had long been pacifistic in this matter and did not want Britain to become militarily involved.[142]
For five months Bismarck did nothing. However, in November the Danish government instituted a new constitution whereby Schleswig was bound closer to Denmark. By the year's end, the Prussian and Austrian armies had occupied Holstein and were massing on the River Eider, the border with Schleswig. On 1 February 1864, the Prussian-Austrian armies invaded Schleswig, and ten days afterwards the Danish government requested British help to resist this. Russell urged Palmerston to send a fleet to Copenhagen and persuade Napoleon III that he should mobilise his French soldiers on the borders of Prussia.
Palmerston replied that the fleet could not do much to assist the Danes in Copenhagen and that nothing should be done to persuade Napoleon to cross the Rhine. Britain had a small army and it had no powerful ally to help.[139] Bismarck remarked that the Royal Navy lacked wheels—it was powerless on land where the war would be fought.[143] In April Austria's navy was on its way to attack Copenhagen. Palmerston told the Austrian ambassador that if his fleet entered the Baltic to attack Denmark the result would be war with Britain. The ambassador replied that the Austrian navy would not enter the Baltic and it did not do so.[144]
Palmerston accepted Russell's suggestion that the war should be settled at a conference, but at the ensuing London Conference of 1864 in May and June the Danes refused to accept their loss of Schleswig-Holstein. The armistice ended on 26 June and Prussian-Austrian troops quickly invaded more of Denmark. On 25 June the Cabinet was against going to war to save Denmark, and Russell's suggestion to send the Royal Navy to defend Copenhagen was only carried by Palmerston's vote. Palmerston, however, said the fleet could not be sent in view of the deep division in the Cabinet.[144]
On 27 June, Palmerston gave his statement to the Commons and said Britain would not go to war with the German powers unless the existence of Denmark as an independent power was at stake or Denmark's capital was threatened. The Conservatives replied that Palmerston had betrayed the Danes and a vote of censure in the House of Lords was carried by nine votes. In the debate in the Commons the Conservative MP General Jonathan Peel said: "It is come to this, that the words of the Prime Minister of England [sic], uttered in the Parliament of England [sic], are to be regarded as mere idle menaces to be laughed at and despised by foreign powers." Palmerston replied in the last night of the debate: "I say that England stands as high as she ever did and those who say she had fallen in the estimation of the world are not the men to whom the honour and dignity of England should be confided".[145]
The vote of censure was defeated by 313 votes to 295, with Palmerston's old enemies in the pacifist camp, Cobden and Bright, voting for him. The result of the vote was announced at 2:30 in the morning, and when Palmerston heard the news he ran up the stairs to the Ladies' Gallery and embraced his wife. Disraeli wrote: "What pluck to mount those dreadful stairs at three o'clock in the morning, and eighty years of age!"[146]
In a speech at his constituency at Tiverton in August, Palmerston told his constituents:
I am sure every Englishman who has a heart in his breast and a feeling of justice in his mind, sympathizes with those unfortunate Danes (cheers), and wishes that this country could have been able to draw the sword successfully in their defence (continued cheers); but I am satisfied that those who reflect on the season of the year when that war broke out, on the means which this country could have applied for deciding in one sense that issue, I am satisfied that those who make these reflections will think that we acted wisely in not embarking in that dispute. (Cheers.) To have sent a fleet in midwinter to the Baltic every sailor would tell you was an impossibility, but if it could have gone it would have been attended by no effectual result. Ships sailing on the sea cannot stop armies on land, and to have attempted to stop the progress of an army by sending a fleet to the Baltic would have been attempting to do that which it was not possible to accomplish. (Hear, hear.) If England could have sent an army, and although we all know how admirable that army is on the peace establishment, we must acknowledge that we have no means of sending out a force at all equal to cope with the 300,000 or 400,000 men whom the 30,000,000 or 40,000,000 of Germany could have pitted against us, and that such an attempt would only have insured a disgraceful discomfiture—not to the army, indeed, but to the Government which sent out an inferior force and expected it to cope successfully with a force so vastly superior. (Cheers.) ... we did not think that the Danish cause would be considered as sufficiently British, and as sufficiently bearing on the interests and the security and the honour of England, as to make it justifiable to ask the country to make those exertions which such a war would render necessary.[147]
Europe's leaders were unable to settle the matter by peaceful compromise. Palmerston's biographer William Baring Pemberton argued that his "failure to understand Bismarck lies at the root of his misunderstanding of the Schleswig-Holstein question, and it derived from an old man's inability to adapt himself to a changing world".[148] Thus Britain was militarily unable to stop Bismarck's armies and misunderstood Bismarck's ambitions. Russian historian V. N. Vinogradov writes: "In place of the former insight came bias in judgments and stubbornness in defending outdated views. Palmerston continued to consider Prussia 'an instrument in the hands of Austria', its army weak and doomed to defeat, and its public to consist of romantically minded students and dreamy professors. And Otto von Bismarck quietly annexed the two Duchies to Prussia, and at the same time the County of Lauenburg".[149][verification needed]
Palmerston won another general election in July 1865, increasing his majority. The leadership of Palmerston was a great electoral asset to the Liberal Party.[150] He then had to deal with the outbreak of Fenian violence in Ireland. Palmerston ordered the Viceroy of Ireland, Lord Wodehouse, to take measures against this, including a possible suspension of trial-by-jury and a monitoring of Americans travelling to Ireland. He believed that the Fenian agitation was caused by America. On 27 September 1865 he wrote to the Secretary for War:
The American assault on Ireland under the name of Fenianism may be now held to have failed, but the snake is only scotched and not killed. It is far from impossible that the American conspirators may try and obtain in our North American provinces compensation for their defeat in Ireland.[151]
He advised that more armaments be sent to Canada and more troops be sent to Ireland. During these last few weeks of his life, Palmerston pondered on developments in foreign affairs. He began thinking of a new friendship with France as "a sort of preliminary defensive alliance" against the United States and looked forward to Prussia becoming more powerful as this would balance against the growing threat from Russia. In a letter to Russell he warned that Russia "will in due time become a power almost as great as the old Roman Empire ... Germany ought to be strong in order to resist Russian aggression."[152]
Palmerston enjoyed robust health in old age,[153] living at Romsey in his home Foxhills, built in about 1840. On 12 October 1865, he caught a chill. Instead of retiring immediately to bed, Palmerston spent an hour and a half dawdling. He then had a violent fever but his condition stabilised for the next few days. However, on the night of 17 October, his health worsened, and when his doctor asked him if he believed in regeneration of the world through Jesus Christ, Palmerston replied: "Oh, surely."[154] His last words were, "That's Article 98; now go on to the next." (He was thinking about diplomatic treaties.)[154] An apocryphal version of his last words is: "Die, my dear doctor? That is the last thing I shall do." He died at 10:45 am on Wednesday, 18 October 1865, two days before his eighty-first birthday. Although Palmerston wanted to be buried at Romsey Abbey, the Cabinet insisted that he should have a state funeral and be buried at Westminster Abbey, which he was, on 27 October 1865.[155] He was the fifth person not of royalty to be granted a state funeral (after Robert Blake, Sir Isaac Newton, Lord Nelson, and the Duke of Wellington).
Queen Victoria wrote after his death that though she regretted his passing, she had never liked or respected him: "Strange, and solemn to think of that strong, determined man, with so much worldly ambition – gone! He had often worried and distressed us, though as Pr. Minister he had behaved very well."[156] Florence Nightingale reacted differently upon hearing of his death: "He will be a great loss to us. Tho' he made a joke when asked to do the right thing, he always did it. No one else will be able to carry things thro' the Cabinet as he did. I shall lose a powerful protector...He was so much more in earnest than he appeared. He did not do himself justice."[156]
Having no male heir, his Irish viscountcy became extinct upon his death, but his property was inherited by his stepson William Cowper-Temple (later created the 1st Baron Mount Temple), whose inheritance included a 10,000-acre (4,000-hectare) estate in the north of County Sligo in the west of Ireland, on which his stepfather had commissioned the building of the incomplete Classiebawn Castle.[157]
As the exemplar of British nationalism, he was "the defining political personality of his age."[158]
Historian Norman Gash endorses Jasper Ridley's characterisation of Palmerston:
Historian Algernon Cecil summed up his greatness:
Palmerston has traditionally been viewed as "a Conservative at home and a Liberal abroad".[161] He believed that the British constitution as secured by the Glorious Revolution of 1688 was the best which human hands had made, with a constitutional monarchy subject to the laws of the land but retaining some political power. He supported the rule of law and opposed further democratisation after the Reform Act 1832. He wished to see this liberal system of a mixed constitution in-between the two extremes of absolute monarchy and republican democracy replace the absolute monarchies on the Continent.[162] More recently some historians have seen his domestic policies as prime minister as not merely liberal but genuinely progressive by the standards of his era.[163]
It is in foreign affairs that Palmerston is chiefly remembered. Palmerston's principal aim in foreign policy was to advance British national interests.[164] Palmerston is famous for his patriotism. Lord John Russell said that "his heart always beat for the honour of England".[165] Palmerston believed it was in Britain's interests that liberal governments be established on the Continent. He also practised brinkmanship and bluff in that he was prepared to threaten war to achieve Britain's interests.[164]
When in 1886 Lord Rosebery became foreign secretary in the Third Gladstone ministry, John Bright, a longstanding radical critic of Palmerston, asked Rosebery if he had read about Palmerston's policies as foreign secretary. Rosebery replied that he had. "Then", said Bright, "you know what to avoid. Do the exact opposite of what he did. His administration at the Foreign Office was one long crime."[166]
In contrast the Marquess of Lorne, a son-in-law of Queen Victoria, said of Palmerston in 1866: "He loved his country and his country loved him. He lived for her honour, and she will cherish his memory."[167]
In 1889, Gladstone recounted a story of when "a Frenchman, thinking to be highly complimentary, said to Palmerston: 'If I were not a Frenchman, I should wish to be an Englishman'; to which Pam coolly replied: 'If I were not an Englishman, I should wish to be an Englishman.'"[164] When Winston Churchill campaigned for rearmament in the 1930s, he was compared to Palmerston in warning the nation to look to its defences.[168] The policy of appeasement led General Jan Smuts to write in 1936 that "we are afraid of our shadows. I sometimes long for a ruffian like Palmerston or any man who would be more than a string of platitudes and apologies."[169]
He was an avowed abolitionist whose attempts to abolish the slave trade was one of the most consistent elements of his foreign policy. His opposition to the slave trade created tensions with South American countries and the United States over his insistence that the Royal Navy had the right to search the vessels of any country if they suspected the vessels were being used in the Atlantic slave trade.[170][171]
Historian A. J. P. Taylor has summarised his career by emphasising the paradoxes:
Palmerston is also remembered for his light-hearted approach to government. He is once said to have claimed of a particularly intractable problem relating to Schleswig-Holstein, that only three people had ever understood the problem: one was Prince Albert, who was dead; the second was a German professor, who had gone insane; and the third was himself, who had forgotten it.[173]
The Life of Lord Palmerston up to 1847 was written by Henry Bulwer, 1st Baron Dalling and Bulwer, volumes I and II (1870), volume III edited and partly written by Evelyn Ashley (1874), after the author's death. Ashley completed the biography in two more volumes (1876). The whole work was reissued in a revised and slightly abridged form by Ashley in 2 volumes in 1879, with the title The Life and Correspondence of Henry John Temple, Viscount Palmerston; the letters are judiciously curtailed, but unfortunately without indicating where the excisions occur; the appendices of the original work are omitted, but much fresh matter is added, and this edition is undoubtedly the standard biography.[174]
The popular Victorian novelistAnthony Trollope published a very readable memoir of Palmerston, one of his political heroes, in 1882.
As war came closer the bulk of the British fleet was committed to the Mediterranean and on 13 June 1853, as tensions mounted, the British and French Mediterranean fleets were moved to Besika Bay, close to the Dardanelles, and ready to move to the support of Turkey.
