«Философские исследования» ( нем . Philosophische Untersuruchungen ) — труд философа Людвига Витгенштейна , опубликованный посмертно в 1953 году.
«Философские исследования» разделены на две части, состоящие из того, что Витгенштейн в предисловии называет Bemerkungen , что Анскомб перевел как «замечания». [1]
Опрос среди преподавателей американских университетов и колледжей назвал « Исследования» самой важной книгой по философии 20-го века . [2]
В предисловии Витгенштейн говорит, что «Философские исследования» можно понять «только в отличие от моего старого образа мышления и на его фоне». Этот «старый образ мышления» можно найти в единственной книге Витгенштейна, опубликованной при его жизни, « Логико-философском трактате» . Многие идеи, развитые в « Трактате» , подвергаются критике в «Исследованиях» , тогда как другие идеи получают дальнейшее развитие.
«Синяя и коричневая книги» , набор заметок, продиктованных его классу в Кембридже в 1933–1934 годах, содержат семена более поздних мыслей Витгенштейна о языке и широко читаются как поворотный момент в его философии языка.
Американский философ Норман Малкольм приписывает Пьеро Сраффе то, что он сломал идею Витгенштейна о том, что предложение должно быть буквально картиной реальности, посредством грубого жеста Сраффы, за которым последовал вопрос Сраффы: «Какова логическая форма этого ? » [3] Во введении к книге, написанной в 1945 году, Витгенштейн сказал, что Сраффа «в течение многих лет непрерывно практиковался в своих мыслях. Именно этому стимулу я обязан наиболее важными идеями в этой книге». [4]
Витгенштейн развивает это обсуждение игр в ключевое понятие языковой игры . По мнению Витгенштейна, использование термина «языковая игра» «призвано подчеркнуть тот факт, что говорение на языке является частью деятельности или формы жизни». [5] Центральной особенностью языковых игр является то, что язык используется в контексте и не может быть понят вне этого контекста. Витгенштейн приводит в качестве примеров языковых игр следующие: «Отдавать приказы и подчиняться им»; «описание внешнего вида предмета или указание его размеров»; «построение объекта по описанию (рисунку)»; «сообщить о событии»; «размышлять о событии». [5] Знаменитый пример — значение слова «игра». Мы говорим о различных видах игр: настольных играх, играх со ставками, спортивных играх и «военных играх». Это все разные виды игр. слова «игры». Витгенштейн также приводит пример слова «Вода!», которое может использоваться как восклицание, приказ, просьба или ответ на вопрос. Значение слова зависит от языка-игры. Другой способ, которым Витгенштейн подчеркивает это, заключается в том, что слово «вода» не имеет никакого значения, кроме его использования в языковой игре. Можно использовать это слово как приказ попросить кого-то другого принести вам стакан воды ...Но его также можно использовать, чтобы предупредить кого-то о том, что вода отравлена.Члены тайного общества могут даже использовать это слово в качестве кода.
Витгенштейн не ограничивает применение своей концепции языковых игр значениями слов. Он также применяет это к значению предложения. Например, предложение «Моисей не существовал» (§79) может означать разные вещи. Витгенштейн утверждает, что, независимо от употребления, это предложение еще ничего не «говорит». Оно «бессмысленно» в том смысле, что оно не имеет значения для конкретной цели. Оно приобретает значение только в том случае, если мы фиксируем его в каком-то контексте использования. Таким образом, оно ничего не может сказать, поскольку предложение как таковое еще не определяет какого-либо конкретного употребления. Предложение имеет смысл только тогда, когда оно используется для того, чтобы что-то сказать. Например, его можно использовать, чтобы сказать, что ни один человек или историческая фигура не соответствует набору описаний, приписываемых человеку по имени «Моисей». Но это также может означать, что вождя израильтян не звали Моисей. Или что не могло быть никого, кто совершил бы все, что Библия рассказывает о Моисее и т. д. Таким образом, значение этого предложения зависит от контекста его употребления.
Исследования в основном посвящены трудностям языка и значения . Витгенштейн рассматривал инструменты языка как фундаментально простые [а] [ необходим неосновной источник ] и считал, что философы затмили эту простоту, неправильно используя язык и задавая бессмысленные вопросы. В « Расследованиях» он попытался внести ясность: « Der Fliege den Ausweg aus dem Fliegenglas zeigen » — показать мухе выход из бутылки с мухами . [6]
Витгенштейн утверждает, что значение слова основано на том, как оно понимается в языковой игре. Общим изложением его аргументов является то, что значение — это использование . Согласно теории использования значения , слова определяются не по отношению к объектам, которые они обозначают, или по мысленным представлениям, которые можно с ними ассоциировать, а по тому, как они используются. Например, это означает, что нет необходимости постулировать, что существует нечто, называемое добром , существующее независимо от любого доброго дела. [7] Теория значения Витгенштейна контрастирует с платоническим реализмом [8] и с понятиями смысла и референции Готтлоба Фреге . [9] Некоторые авторы назвали этот аргумент «антропологическим холизмом». [10]
В разделе 43 «Философских исследований» Витгенштейна говорится: «Для большого класса случаев — хотя и не для всех — когда мы употребляем слово «значение», его можно определить так: значение слова — это его употребление в языке».
Витгенштейн начинает «Философские исследования» с цитаты из «Исповеди » Августина , которая отражает точку зрения, согласно которой язык служит для указания объектов в мире, и точку зрения, которую он будет критиковать. [11]
Отдельные слова в языке называют объекты, а предложения представляют собой комбинации таких имен. В этой картине языка мы находим корни следующей идеи: каждое слово имеет значение. Это значение соотносится со словом. Это объект, для которого обозначается слово.
Витгенштейн отвергает различные способы мышления о значении слова или о том, как его значения можно идентифицировать. Он показывает, как в каждом случае значение слова предполагает нашу способность его использовать. Сначала он предлагает читателю провести мысленный эксперимент: придумать определение слова «игра». [12] Хотя на первый взгляд это может показаться простой задачей, затем он рассказывает нам о проблемах с каждым из возможных определений слова «игра». Любое определение, ориентированное на развлечение, оставляет нас неудовлетворенными, поскольку чувства, испытываемые шахматистом мирового уровня, сильно отличаются от тех, которые испытывает круг детей, играющих в Duck Duck Goose . Любое определение, ориентированное на конкуренцию, не сможет объяснить игру в улов или пасьянс . И определение слова «игра», которое фокусируется на правилах, столкнется с аналогичными трудностями.
Основной момент этого упражнения часто упускается из виду. Идея Витгенштейна не в том, что невозможно дать определение «игре», а в том, что даже если у нас нет определения, мы все равно можем успешно использовать это слово . [13] Каждый понимает, что мы имеем в виду, когда говорим об игре, и мы можем даже четко выявить и исправить неточное употребление этого слова, и все это без ссылки на какое-либо определение, состоящее из необходимых и достаточных условий для применения понятия игра. Немецкое слово «игра», «Spiele/Spiel», имеет другой смысл, чем в английском; значение «Шпиле» распространяется и на понятие «играть» и «играть». Этот немецкий смысл этого слова может помочь читателям лучше понять контекст Витгенштейна в его замечаниях об играх.
Витгенштейн утверждает, что определения возникают из того, что он называл « формами жизни », то есть, грубо говоря, из культуры и общества, в которых они используются. Витгенштейн подчеркивает социальные аспекты познания; Чтобы увидеть, как работает язык в большинстве случаев, нам нужно увидеть, как он функционирует в конкретной социальной ситуации. [ нужна цитата ] Именно этот акцент на том, чтобы стать внимательным к социальному фону, на котором язык становится понятным, объясняет эллиптический комментарий Витгенштейна о том, что «если бы лев мог говорить, мы не смогли бы его понять». Однако, предлагая мысленный эксперимент с участием вымышленного персонажа Робинзона Крузо , капитана, потерпевшего кораблекрушение на пустынном острове, где нет других жителей, Витгенштейн показывает, что язык не во всех случаях является социальным явлением (хотя в большинстве случаев это так); вместо этого критерий языка основан на наборе взаимосвязанных нормативных действий: преподавании, объяснениях, методах и критериях правильности. Короче говоря, важно, чтобы язык был доступным для совместного использования, но это не означает, что для того, чтобы язык функционировал, он уже должен быть общим. [14]
Витгенштейн отвергает идею о том, что остенсивные определения могут дать нам значение слова. Для Витгенштейна то, что обозначает это слово, не дает значения этого слова. Витгенштейн доказывает это, делая ряд шагов, чтобы показать, что понимание остенсивного определения предполагает понимание того, как используется определяемое слово. [15] [16] Так, например, нет никакой разницы между указанием на лист бумаги, на его цвет или на его форму, но понимание разницы имеет решающее значение для использования бумаги в наглядном определении формы или формы. цвета.
Почему мы уверены, что конкретный вид деятельности (например, олимпийская стрельба по мишеням) является игрой, а аналогичный вид деятельности (например, точная военная стрельба) таковым не является? [ нужна цитата ] Объяснение Витгенштейна связано с важной аналогией. Как мы распознаем, что два знакомых нам человека связаны друг с другом? Мы можем видеть одинаковый рост, вес, цвет глаз, волос, носа, рта, манеру речи, социальные или политические взгляды, манеры, строение тела, фамилии и т. д. Если мы видим достаточно совпадений, мы говорим, что заметили семейное сходство . . [17] Возможно, важно отметить, что это не всегда сознательный процесс — обычно мы не каталогизируем различные сходства, пока не достигнем определенного порога, мы просто интуитивно видим сходства. Витгенштейн предполагает, что то же самое относится и к языку. Мы все знакомы (то есть в социальном плане) с достаточным количеством вещей, которые являются играми , и с достаточным количеством вещей, которые не являются играми , поэтому мы можем классифицировать новые виды деятельности как игры или нет.
Это возвращает нас к тому, что Витгенштейн полагался на непрямую коммуникацию и на мысленные эксперименты. Некоторые философские путаницы возникают из-за того, что мы не способны увидеть семейные сходства. Мы допустили ошибку в понимании расплывчатых и интуитивных правил, которыми пользуется язык, и тем самым завязали себя философскими узлами. Он предполагает, что попытка распутать эти узлы требует чего-то большего, чем просто дедуктивные аргументы, указывающие на проблемы с той или иной конкретной позицией. Вместо этого более крупная цель Витгенштейна состоит в том, чтобы попытаться отвлечь нас от наших философских проблем на время, достаточное для того, чтобы мы осознали нашу интуитивную способность видеть семейные сходства.
Обсуждение Витгенштейном правил и следования правилам варьируется от § 138 до § 242. Витгенштейн начинает свое обсуждение правил с примера, когда один человек приказывает другому «записать серию знаков в соответствии с определенным правилом образования». [18] Ряд знаков состоит из натуральных чисел. Витгенштейн проводит различие между выполнением приказов путем копирования чисел по инструкциям и пониманием построения числового ряда. Одной из общих характеристик игр, которую подробно рассматривает Витгенштейн, является то, каким образом они заключаются в следовании правилам. Правила составляют семейство, а не класс, который можно явно определить. [19] Как следствие, невозможно дать исчерпывающую информацию о том, что значит следовать правилу. Действительно, он утверждает, что любой образ действий можно привести в соответствие с каким-то конкретным правилом и, следовательно, правило не может использоваться для объяснения действия. [20] Скорее, вопрос о том, следует ли человек правилу или нет, должен решаться путем проверки того, соответствуют ли действия ожиданиям в конкретной форме жизни , в которой он участвует. Следование правилам – это социальная деятельность.
Сол Крипке дает влиятельное обсуждение замечаний Витгенштейна о правилах. По мнению Крипке, обсуждение правил Витгенштейном «можно рассматривать как новую форму философского скептицизма». [21] Он начинает свое обсуждение Витгенштейна с цитирования того, что он описывает как скептический парадокс Витгенштейна: «Это был наш парадокс: ни один образ действий не может быть определен правилом, потому что любой образ действий может быть оформлен в соответствии с правилом». ...Ответ был: если все можно оформить в соответствии с правилом, то можно и в противоречии с ним. И поэтому здесь не было бы ни согласия, ни противоречия». [22] Крипке утверждает, что последствия обсуждения правил Витгенштейном заключаются в том, что ни один человек не может иметь в виду что-то с помощью языка, который он использует, или правильно следовать (или не следовать) правилу. [23]
Витгенштейн также размышляет о возможности языка, говорящего о тех вещах, которые известны только пользователю, чей контент по своей сути является личным. Обычным примером является язык, на котором человек называет свои ощущения и другие субъективные переживания, так что значение термина определяется только человеком. Например, человек называет определенное ощущение, иногда буквой «S», и намеревается использовать это слово для обозначения этого ощущения. [24] Такой язык Витгенштейн называет частным языком .
Витгенштейн представляет несколько точек зрения на эту тему. Он отмечает, что бессвязно говорить о знании того, что человек находится в каком-то определенном психическом состоянии. [25] В то время как другие могут узнать, например, о моей боли, у меня просто есть своя собственная боль; отсюда следует, что человек не знает своей боли, он просто испытывает боль. Для Витгенштейна это грамматический момент, часть того, как разыгрывается языковая игра со словом «боль». [26]
Хотя Витгенштейн, безусловно, утверждает, что понятие частного языка бессвязно, из-за того, как представлен текст, точная природа аргумента оспаривается. Во-первых, он утверждает, что частный язык вообще не является языком. Этот момент тесно связан с множеством других тем в его более поздних работах, особенно с исследованиями «смысла». Для Витгенштейна не существует единого связного «образца» или «объекта», который мы могли бы назвать «значением». Скорее, предположение о том, что такие вещи существуют, является источником многих философских путаниц. Смысл – это сложное явление, вплетенное в ткань нашей жизни. Хорошее первое приближение к точке зрения Витгенштейна состоит в том, что смысл — это социальное событие; смысл происходит между пользователями языка. Как следствие, нет смысла говорить о частном языке со словами, которые что-то значат в отсутствие других пользователей языка.
Витгенштейн также утверждает, что невозможно использовать слова частного языка. [27] Он предлагает читателю рассмотреть случай, когда кто-то решает, что каждый раз, когда у него возникает определенное ощущение, он будет ставить знак S в дневнике. Витгенштейн указывает , что в таком случае не может быть никаких критериев правильности использования S. Опять же, рассматривается несколько примеров. Во-первых, возможно, использование S предполагает мысленную сверку с таблицей ощущений, чтобы проверить, правильно ли вы связали S ; но как в таком случае можно было бы проверить правильность мысленной таблицы? По выражению Витгенштейна, это «как если бы кто-то купил несколько экземпляров утренней газеты, чтобы убедиться в правдивости того, что там написано». [28] Одна из распространенных интерпретаций этого аргумента заключается в том, что, хотя человек может иметь прямой или привилегированный доступ к своим текущим психическим состояниям, не существует такого же безошибочного доступа к идентификации предыдущих психических состояний, который был у него в прошлом. То есть единственный способ проверить, правильно ли кто-то применил символ S к определенному психическому состоянию, — это проанализировать и определить, идентично ли текущее ощущение ощущению, ранее связанному с S. И хотя определение текущего психического состояния воспоминания может быть безошибочным, правильность запоминания не является безошибочным. Таким образом, чтобы язык вообще мог использоваться, он должен иметь некий общедоступный критерий идентичности.
Часто то, что широко рассматривается как глубокая философская проблема, исчезает, утверждает Витгенштейн, и в конечном итоге рассматривается как путаница в отношении значения слов, которые философы используют для формулирования таких проблем и вопросов. Только в этом случае интересно говорить о чем-то вроде «частного языка», т. е. полезно увидеть, как «проблема» возникает в результате недопонимания.
Подводя итог: Витгенштейн утверждает, что если что-то является языком, то оно не может быть (логически) частным; а если что-то является частным, то это не (и не может быть) языком.
Еще один аргумент, который Витгенштейн выдвигает против возможности существования частного языка, касается мысленного эксперимента «жук в ящике». [29] Он просит читателя представить, что у каждого человека есть коробка, внутри которой находится что-то, что каждый намеревается назвать словом «жук». Далее предположим, что никто не может заглянуть внутрь чужого ящика и каждый утверждает, что знает, что такое «жук», только исследуя свой собственный ящик. Витгенштейн предполагает, что в такой ситуации слово «жук» не могло быть названием вещи, потому что предположение, что у каждого человека в ящиках есть что-то совершенно разное (или вообще ничего), не меняет значения слова; жук как частный объект «выпадает из рассмотрения как не имеющий значения». [29] Таким образом, утверждает Витгенштейн, если мы можем говорить о чем-то, то это не является частным в рассматриваемом смысле. И наоборот, если мы считаем что-то действительно частным, из этого следует, что мы не можем об этом говорить .
Исследования Витгенштейна языка привели к нескольким вопросам, касающимся разума. Его ключевой объект критики — любая форма крайнего ментализма, постулирующая психические состояния, совершенно не связанные с окружением субъекта. Для Витгенштейна мысль неизбежно связана с языком, который по своей сути социален. Часть кредо Витгенштейна отражена в следующем заявлении: «Внутренний процесс нуждается во внешних критериях». [30] Это следует прежде всего из его выводов о частных языках: аналогично и частное психическое состояние (например, ощущение боли) не может адекватно обсуждаться без публичных критериев его идентификации.
По мнению Витгенштейна, ошибаются те, кто настаивает на том, что сознание (или любое другое явно субъективное психическое состояние) концептуально не связано с внешним миром. Витгенштейн открыто критикует так называемые аргументы представимости : «Можно ли представить, что камень обладает сознанием? И если кто-то может это сделать, то почему бы это не просто доказать, что подобная торговля образами не представляет для нас интереса?» [31] Он также рассматривает и отвергает следующий ответ:
«Но если я предполагаю, что кто-то страдает, то я просто предполагаю, что у него то же самое, что так часто бывало у меня». — Это не продвинет нас дальше. Это как если бы я сказал: «Вы наверняка знаете, что означает фраза «Здесь 5 часов»; поэтому вы также знаете, что означает фраза «На солнце 5 часов». там то же самое, что и здесь, когда на часах 5». — Объяснение посредством тождества здесь не работает. [32]
Таким образом, согласно Витгенштейну, психические состояния тесно связаны с окружением субъекта, особенно с его языковым окружением, а также с представимостью или вообразимостью. Аргументы, утверждающие обратное, ошибочны.
Помимо двусмысленных предложений, Витгенштейн обсуждал фигуры, которые можно увидеть и понять двумя разными способами. Часто можно увидеть что-то просто: например, увидеть , что это кролик. Но в других случаях человек замечает особый аспект — воспринимает это как нечто.
Примером, который использует Витгенштейн, является « утка-кролик », неоднозначный образ , который можно рассматривать либо как утку, либо как кролика. [33] Когда кто-то смотрит на утку-кролика и видит кролика, он не интерпретирует изображение как кролика, а скорее сообщает о том, что видит. Человек просто видит картинку в виде кролика. Но что происходит, когда человек видит в нем сначала утку, а затем кролика? Как показывают гномические замечания в «Исследованиях» , Витгенштейн в этом не уверен. Однако он уверен, что не может быть так, чтобы внешний мир оставался прежним, в то время как происходят «внутренние» когнитивные изменения.
Бертран Рассел сделал следующий комментарий к «Философским исследованиям» в своей книге «Мое философское развитие» :
Я не нашел в «Философских исследованиях» Витгенштейна ничего, что показалось бы мне интересным, и я не понимаю, почему целая школа находит на ее страницах важную мудрость. Психологически это удивительно. Ранний Витгенштейн, которого я знал близко, был человеком, склонным к страстному напряженному мышлению, глубоко осознававшим трудные проблемы, важность которых я, как и он, чувствовал, и обладал (по крайней мере, я так думал) истинным философским гением. Напротив, поздний Витгенштейн, похоже, устал от серьезных размышлений и изобрел доктрину, которая сделала бы такую деятельность ненужной. Я ни на секунду не верю, что доктрина, имеющая такие ленивые последствия, верна. Однако я осознаю, что у меня чрезвычайно сильное предубеждение против нее, поскольку, если это правда, философия в лучшем случае является небольшой помощью лексикографам, а в худшем - праздным развлечением за чайным столом. [34]
Эрнест Геллнер написал книгу «Слова и вещи» , в которой яростно критиковал творчество Людвига Витгенштейна , Дж. Л. Остина , Гилберта Райла , Энтони Флю , П. Ф. Стросона и многих других. Райл отказался рецензировать книгу в философском журнале Mind (который он редактировал), а Бертран Рассел (написавший одобрительное предисловие) выразил протест в письме в The Times . Последовал ответ от Райла и продолжительная переписка. [35]
Помимо подчеркивания различий между « Исследованиями» и « Трактатом» , существуют критические подходы, утверждающие, что между этими двумя произведениями гораздо больше преемственности и сходства, чем предполагалось. Одним из них является подход Нового Витгенштейна .
Обсуждение частных языков оживилось в 1982 году с публикацией книги Крипке «Витгенштейн о правилах и частном языке» . [36] В этой работе Крипке использует текст Витгенштейна, чтобы развить особый тип скептицизма в отношении правил, который подчеркивает коллективный характер использования языка как основу значения. [37] Критики версии Витгенштейна, предложенной Крипке, в шутку называли ее «Крипкенштейном», [38] такие ученые, как Гордон Бейкер , [39] Питер Хакер , [39] Колин Макгинн , [40] и Джон Макдауэлл [41], видя это радикальная неверная интерпретация текста Витгенштейна. Другие философы, такие как Мартин Куш , защищали взгляды Крипке. [42]
«Философские исследования» не были готовы к публикации, когда Витгенштейн умер в 1951 году. Г. Э. М. Анскомб перевел рукопись Витгенштейна на английский язык, и она была впервые опубликована в 1953 году. Существует несколько изданий « Философских исследований» , популярное третье издание и издание, посвященное 50-летию, было отредактировано Анскомбом. :
порядок возможностей, который должен быть общим и миру, и мышлению... должен быть предельно простым.
