Уильям Хэлс Риверс Риверс FRS FRAI (12 марта 1864 г. – 4 июня 1922 г.) был английским антропологом , неврологом , этнологом и психиатром, известным лечением офицеров Первой мировой войны , страдающих от контузии , чтобы они могли вернуться в бой. Самым известным пациентом Риверса был военный поэт Зигфрид Сассун , с которым он оставался близким другом вплоть до своей внезапной смерти.
В первые годы 20-го века Риверс разработал новые направления психологических исследований. Он был первым, кто использовал двойную слепую процедуру при изучении физических и психологических эффектов потребления чая, кофе, алкоголя и наркотиков. Некоторое время он руководил центрами психологических исследований в двух колледжах и был назначен членом колледжа Св. Иоанна в Кембридже . Он также участвовал в экспедиции на острова Торресова пролива в 1898 году и в своей последующей основополагающей работе по теме родства .
У. Х. Р. Риверс родился в 1864 году в Конститьюшн-Хилл, Чатем, графство Кент , в семье Элизабет (урожденной Хант) (16 октября 1834 года — 13 ноября 1897 года) и Генри Фредерика Риверса (7 января 1830 года — 9 декабря 1911 года).
Записи восемнадцатого и начала девятнадцатого веков показывают, что семья Риверс была прочно средним классом, со многими ассоциациями Кембриджа , Церкви Англии и Королевского флота . [1] Известными членами были канонир Уильям Риверс и его сын, мичман Уильям Риверс, оба из которых служили на борту HMS Victory , флагманского корабля Нельсона . [1]
.jpg/1280px-Turner,_The_Battle_of_Trafalgar_(1822).jpg)
Старший Риверс был главным артиллеристом на борту Victory . Он вел книгу для записей (сейчас она находится в библиотеке Королевского военно-морского музея в Портсмуте ); она открыла и сохранила мысли многих моряков на борту Victory. [2]
Его сын мичман Риверс, который утверждал, что он «человек, который застрелил человека, который смертельно ранил лорда Нельсона», [1] был образцом героизма в битве при Трафальгаре . Семнадцатилетний мичман чуть не потерял ногу, когда в нее попала граната; она держалась на нем только «куском кожи, купленным на 4 дюйма выше лодыжки». [2] Риверс сначала попросил свою обувь, затем сказал помощнику артиллериста присмотреть за пушками и сказал капитану Харди , что он спускается в кокпит. [2] Он перенес ампутацию ноги на четыре дюйма ниже колена, без анестезии. Согласно легенде, он ни разу не вскрикнул во время этого, а также во время последующей заклейки раны горячей смолой. [2] Когда Ганнер Риверс, обеспокоенный благополучием своего сына, пошел в кабину, чтобы спросить о нем, его сын крикнул: «Вот я, отец, со мной все в порядке; я просто потерял ногу, и то по уважительной причине». [2]
После битвы старший Риверс написал стихотворение о своем замечательном сыне под названием «Строки о молодом джентльмене, потерявшем ногу на борту «Виктори» в славном сражении при Трафальгаре»:
Пусть все удобства Благословят твою будущую жизнь,
И смягчат твои заботы с любящей и нежной женой.
Кто из вас всех не умер бы добровольно,
Чтобы спасти храброго Нельсона, Гордость дорогой страны.
Родившийся в семье лейтенанта Уильяма Риверса, RN, и его жены, служивших в Дептфорде , [1] Генри Фредерик Риверс следовал многим семейным традициям, получив образование в Тринити-колледже, Кембридж и поступив в церковь. [1] Получив степень бакалавра искусств в 1857 году, он был рукоположен в священники Церкви Англии в 1858 году, [1] и имел карьеру, которая длилась почти 50 лет. В 1904 году он был вынужден подать в отставку из-за «недостатков зрения и памяти». [3]
В 1863 году, получив должность викария в Чатеме в дополнение к должности капеллана в Союзе Медуэй, Генри Риверс был достаточно утверждён, чтобы жениться на Элизабет Хант, которая жила со своим братом Джеймсом в Гастингсе , недалеко от Чатема. [1] Позднее он был назначен викариями в Кенте в церкви Св. Марии, Чатем (1863–69), Тудли (1877–80) и Оффхэме (1880–9), а затем викарием церкви Св. Веры, Мейдстон с 1889 по 1904 год. [4]
Семья Хантов, как и семья Риверсов, была основана на военно-морских связях и связях с Англиканской церковью. [1] Одним из тех, кому суждено было стать проповедником, был Томас (1802–1851), но некоторая причуда оригинальности положила начало его необычной карьере. [1] Во время учебы в Кембридже у Томаса Ханта был друг, который сильно заикался, и его попытки помочь страдающему студенту привели к тому, что он покинул университет, не получив ученой степени, чтобы тщательно изучить речь и ее дефекты. [5] Он создал хорошую практику в качестве логопеда и находился под покровительством сэра Джона Форбса, доктора медицины, члена Королевской академии наук . Форбс направлял к нему учеников в течение двадцати четырех лет. [5] Самое известное дело Ханта произошло в 1842 году. Джордж Пирсон, главный свидетель по делу, связанному с попыткой нападения на королеву Викторию Джоном Фрэнсисом, был доставлен в суд, но не смог дать своих показаний. После двухнедельного обучения у Ханта он заговорил легко, что было подтверждено действующим мировым судьей. [5] Хант умер в 1851 году, оставив после себя жену Мэри и двоих детей. Его практика перешла к сыну Джеймсу. [6]
Джеймс Хант (1833–1869) был жизнерадостным человеком, вкладывающим в каждое свое начинание свою безграничную энергию и уверенность в себе. [1] С большим рвением приняв наследие отца, к 21 году Хант опубликовал свой краткий труд « Заикание и запинание, их природа и лечение» . Он выдержал шесть изданий при его жизни и был переиздан снова в 1870 году, сразу после его смерти, и в восьмой раз в 1967 году как веха в истории логопедии. [1] Во введении к изданию книги 1967 года Эллиот Шеффер отмечает, что за свою короткую жизнь Джеймс Хант, как говорят, вылечил более 1700 случаев нарушения речи, сначала в практике своего отца, а затем в своем собственном институте, Ore House недалеко от Гастингса. [7] Он основал последний с помощью докторской степени, которую он приобрел в 1856 году в Гиссенском университете в Германии. [8]
В более поздних, расширенных изданиях «Заикание и запинание» начинает отражать растущую страсть Ханта к антропологии, исследуя природу использования языка и речевых расстройств у неевропейских народов. [1] В 1856 году Хант вступил в Лондонское этнологическое общество , а к 1859 году он стал его сосекретарем. [1] Но многим членам не нравились его нападки на религиозные и гуманитарные организации, представленные миссионерами и движением против рабства. [8]
В результате антагонизма Хант основал Антропологическое общество и стал его президентом. [8] Почти 60 лет спустя на эту должность был избран его племянник У. Х. Р. Риверс. [9] Усилия Ханта сыграли важную роль в принятии антропологии Британской ассоциацией содействия развитию науки (BAAS) в 1866 году в качестве дисциплины. [1]
Даже по викторианским меркам Хант был убежденным расистом. [1] Его доклад «О месте негра в природе», представленный BAAS в 1863 году, был встречен свистом и освистыванием. [8] То, что Хант считал «изложением простых фактов» [10], другие считали защитой подчинения и рабства африканцев в Америке и поддержкой веры в множественность человеческих видов. [8]
В дополнение к своим экстремистским взглядам, Хант привел общество к большим долгам. [1] Споры, окружавшие его поведение, сказались на его здоровье, и 29 августа 1869 года Хант умер от «воспаления мозга». У него остались вдова Генриетта Мария и пятеро детей. [8]
Его логопедическая практика была передана зятю Ханта, Генри Риверсу, который работал с ним некоторое время. [8] Риверс унаследовал многих постоянных пациентов Ханта, в частности преподобного Чарльза Л. Доджсона (более известного как Льюис Кэрролл ), который был постоянным посетителем Ore House. [11]
Хант оставил свои книги своему племяннику Уильяму Риверсу, который отказался от них, посчитав, что они ему бесполезны. [12]
Уильям Хэлс Риверс Риверс был старшим из четырёх детей, у него были брат Чарльз Хей (29 августа 1865 — 8 ноября 1939) и сестры Этель Мэриан (30 октября 1867 — 4 февраля 1943) и Кэтрин Элизабет (1871–1939).
Уильям, известный как «Вилли» в детстве, [1] , по-видимому, был назван в честь своего знаменитого дяди, прославившегося в Виктории ; также существовала давняя семейная традиция, согласно которой старший сын каждой линии крестился этим именем. [1] Происхождение имени «Халс» неясно. Возможно, есть некоторая связь с флотом, поскольку предполагалось, что это могло быть имя кого-то, служившего вместе с его дядей. [1] Слободин утверждает, что, вероятно, второе «Риверс» вписало его имя в результате канцелярской ошибки в свидетельстве о крещении, но поскольку реестр заполнен рукой его отца, и его отец провел церемонию, это кажется маловероятным. [13] Слободин отмечает, что ошибка в реестре его рождения, но его имя было изменено с ошибочного «Уильям Фолс Риверс Риверс» [14] на его более позднюю форму, с «Халс» в качестве второго имени. Это говорит о том, что «Риверс» подразумевалось как имя, а также как фамилия.
У Риверса было заикание, которое он так и не смог полностью победить. У него не было сенсорной памяти , хотя он мог визуализировать в некоторой степени во сне, в полубодрствующем, полусонном состоянии или когда его лихорадило. [15] Риверс отметил, что в раннем возрасте — особенно до пяти лет — его визуальные образы были гораздо более определенными, чем в более позднем возрасте. Он считал, что они, возможно, были такими же хорошими, как у среднестатистического ребенка. [15]
Сначала Риверс пришел к выводу, что его потеря зрительных образов была результатом недостатка внимания и интереса к ним. [15] Но, как он позже понял, в то время как образы из его более поздней жизни часто терялись в неясности, образы из его младенчества все еще оставались яркими. [15]
Как отмечает Риверс в книге «Инстинкт и бессознательное» , он не мог визуализировать ни одну часть верхнего этажа дома, в котором жил, пока ему не исполнилось пять лет. Напротив, Риверс смог описать нижние этажи этого конкретного дома с гораздо большей точностью, чем он мог описать любой другой дом с тех пор. Хотя образы более поздних домов были блеклыми и неполными, ни одно воспоминание с тех пор не было столь недоступным, как воспоминание о верхнем этаже его раннего дома. [15] При наличии доказательств Риверс пришел к выводу, что с ним что-то произошло на верхнем этаже этого дома, воспоминание о чем было полностью подавлено, потому что это «мешало [его] комфорту и счастью». [15] В дополнение к тому, что это конкретное воспоминание было недоступно, его сенсорная память в целом, по-видимому, была серьезно отключена с того момента.
Если Риверс когда-либо и получил доступ к скрытой памяти, он, похоже, не записал ее. Природа этого опыта остается предметом догадок. Автор Пэт Баркер во втором романе своей трилогии «Регенерация», посвященном Риверсу и его работе, «Глаз в двери» , через своего персонажа Билли Прайора предположила, что опыт Риверса был достаточно травматичным, чтобы заставить его «выколоть свой мысленный глаз». [16]
Риверс был очень способным ребенком. Сначала он учился в подготовительной школе Брайтона, а с тринадцати лет был дневным учеником в престижной школе Тонбридж . Его академические способности были отмечены с раннего возраста. [1] В возрасте 14 лет он был поставлен на год выше других своих сверстников в школе [17] и даже в этой старшей группе он выделялся, выигрывая призы за классические предметы и всестороннюю успеваемость. [18] Младший брат Риверса Чарльз также был отличником в школе; он также был награжден призом за хорошую работу. [18] Он учился и стал инженером-строителем . После тяжелого приступа малярии, которым он заразился во время пребывания в проливе Торреса вместе со своим братом, старший Риверс посоветовал ему заняться работой на открытом воздухе. [1]
Подросток Риверс, будучи ученым, также был вовлечен в другие аспекты школьной жизни. Как отмечается в программе спортивного дня школы Тонбридж, 12 марта 1880 года — в шестнадцатый день рождения Риверса — он участвовал в забеге на милю. За год до этого он был избран членом школьного дискуссионного клуба, что было немалым подвигом для мальчика, у которого в то время был дефект речи, почти паралитический. [19]
Риверс был настроен следовать семейной традиции и сдать вступительный экзамен в Кембриджский университет , возможно, с целью изучения классики. [1] Но в возрасте шестнадцати лет он заболел брюшным тифом и был вынужден пропустить последний год обучения в школе. [20] Без стипендии его семья не могла позволить себе отправить его в Кембридж. С присущей ему стойкостью Риверс не зацикливался на разочаровании.
Его болезнь была тяжелой, влекущей за собой долгое выздоровление и оставившей его с последствиями, которые порой серьезно его калечили. [20] Как отмечает Л. Э. Шор: «он не был сильным человеком и часто был вынужден несколько дней отдыхать в постели и питаться молочной диетой». [20] Тяжесть болезни и крушение мечтаний могли бы сломать и менее сильных людей, но для Риверса во многих отношениях болезнь была его становлением. Пока он восстанавливался после лихорадки, Риверс подружился с одним из студентов-логопедов своего отца, молодым армейским хирургом. Его план был сформирован: он будет изучать медицину и подаст заявку на обучение в Военно-медицинском департаменте, позже станет Королевским армейским медицинским корпусом . [1]
Вдохновленный этим новым решением, Риверс изучал медицину в Лондонском университете , куда он поступил в 1882 году, и в больнице Святого Варфоломея в Лондоне . Он окончил в возрасте 22 лет, став самым молодым человеком, сделавшим это до недавнего времени. [1]
После отбора Риверс попытался вступить в армию, но не был признан годным. Это было побочным продуктом брюшного тифа. Как позже написал Эллиот Смит, цитируемый в биографии Риверса: «Риверсу всегда приходилось бороться с плохим здоровьем: сердцем и кровеносными сосудами». Наряду с проблемами со здоровьем, отмеченными Шором и Смитом, Риверс боролся с «легкой утомляемостью».
Его сестра Кэтрин писала, что когда он приезжал навестить семью, он часто спал в течение первых дня или двух. Учитывая объем работы, которую Риверс выполнил за свою относительно короткую жизнь, Селигман писал в 1922 году, что «в течение многих лет он редко работал больше четырех часов в день». [21] Как говорит биограф Риверса Ричард Слободин, «среди людей с выдающимися достижениями, похоже, только Декарт работал так коротко». [ требуется цитата ]
Риверс не позволил своим недостаткам сломить его, [21] и он решил отслужить несколько сроков в качестве судового врача, отправившись в Японию и Северную Америку в 1887 году. [22] Это было первое из многих путешествий; поскольку, помимо его больших экспедиций для работы на островах Торресова пролива , в Меланезии , Египте , Индии и Соломоновых островах , он дважды совершал праздничные путешествия в Вест-Индию , трижды на Канарские острова и Мадейру , в Соединенные Штаты, Норвегию и Лиссабон , а также совершил многочисленные визиты во Францию , Германию , Италию и Швейцарию , и длительные поездки, чтобы навестить семью в Австралии . [20]
Такие путешествия помогли улучшить его здоровье и, возможно, продлить жизнь. [1] Он также получил огромное удовольствие от своего пребывания на борту корабля. В одном из путешествий он провел месяц в компании драматурга Джорджа Бернарда Шоу ; позже он описывал, как он проводил «много часов каждый день, разговаривая — величайшее удовольствие в моей жизни». [1]
Вернувшись в Англию, Риверс получил степень доктора медицины (Лондон) и был избран членом Королевского колледжа врачей . [1] Вскоре после этого он стал штатным хирургом в Чичестерской больнице (1887–1889). Хотя ему нравился город и компания его коллег, [1] назначение в Бартс и возможность вернуться к работе в области исследований в области медицины были более привлекательными. Он стал штатным врачом в Св. Варфоломее в 1889 году и оставался там до 1890 года. [22]
В Бартсе Риверс был врачом Сэмюэля Джи . [23] Те, кто был под началом Джи, осознавали его безразличие, если не прямую неприязнь к психологическим аспектам медицины. Уолтер Лэнгдон-Браун предполагает, что Риверс и его коллега Чарльз С. Майерс посвятили себя этим аспектам в ответ на Джи. [23]
В этот период проявились интересы Риверса в области неврологии и психологии. Отчеты и статьи, представленные Риверсом в Абернетском обществе Св. Варфоломея, свидетельствуют о растущей специализации в этих областях: Делирий и родственные ему состояния (1889), Истерия (1891) и Неврастения (1893).
Следуя направлению своей страсти к работе разума и его взаимосвязи с работой тела, в 1891 году Риверс стал штатным врачом в Национальной больнице для парализованных и эпилептиков. [22] Здесь он и Генри Хед встретились и завязали прочную дружбу. [24]
Интерес Риверса к физиологии нервной системы и к «разуму», то есть к сенсорным явлениям и психическим состояниям, [1] был дополнительно стимулирован работой в 1891 году. Он был выбран одним из помощников Виктора Хорсли в серии исследований в Университетском колледже Лондона , которые изучали существование и природу электрических токов в мозге млекопитающих. [1] Его выбор для этой работы продемонстрировал его растущую репутацию как исследователя. [1]
В том же году Риверс вступил в Лондонское неврологическое общество и представил на заседании общества «Случай судороги тредлера» . Этот случай продемонстрировал пагубные последствия того, что понимается как повторяющаяся двигательная травма. Такие травмы, полученные фабричными рабочими, от которых у них было мало защиты или компенсации, были частью цены для миллионов людей за британское индустриальное превосходство. [1]
Уволившись из Национальной больницы в 1892 году, [22] Риверс отправился в Йену , чтобы расширить свои познания в области экспериментальной психологии. [24] Находясь в Йене, Риверс свободно говорил по-немецки и посещал лекции по психологии и философии. [1] Он также глубоко погрузился в культуру; в дневнике, который он вел во время путешествия, он комментирует здания, картинные галереи, церковные службы и систему образования, показывая свои широкие интересы и критическое суждение. [20] В этом дневнике он также написал, что: «За последние три недели я пришел к выводу, что мне следует заняться безумием, когда я вернусь в Англию, и как можно больше работать над психологией». [1]
После возвращения в Англию он стал клиническим ассистентом в Бетлемской королевской больнице . В 1893 году по просьбе Г. Х. Сэвиджа он начал помогать с лекциями по психическим заболеваниям в больнице Гая , подчеркивая их психологический аспект. Примерно в то же время, приглашенный профессором Салли, он начал читать лекции по экспериментальной психологии в Университетском колледже Лондона . [25]
К 1893 году, когда его неожиданно пригласили читать лекции в Кембридже о функциях органов чувств, он уже был глубоко начитан в этом предмете. [24] Он был очарован рассказами Хэда о работах Эвальда Геринга и жадно впитывал его взгляды на цветовое зрение и природу жизненных процессов в живой материи. [24] Он также подготовился к этому проекту, проведя лето, работая в Гейдельберге с Эмилем Крепелином над измерением эффектов усталости. [22]
Предложение о должности лектора в Кембридже стало результатом продолжающейся эволюции в рамках университетского курса естественных наук Tripos . Ранее в 1893 году профессор Маккендрик из Глазго изучал предмет и дал неблагоприятный отчет о скудных знаниях специальных чувств, продемонстрированных кандидатами; [23] чтобы исправить это, сэр Майкл Фостер назначил Риверса лектором. Он стал членом-членом колледжа Святого Иоанна . [23] [26] Он стал членом- членом колледжа в 1902 году. [27]
Риверс был перегружен работой, так как у него все еще были постоянные преподавательские обязательства в больнице Гая и в Университетском колледже. [1] В дополнение к этим растущим обязанностям, в 1897 году он был назначен временным заведующим новой психологической лабораторией в Университетском колледже. В том же году Фостер выделил ему комнату на кафедре физиологии в Кембридже для использования в психологических исследованиях. В результате Риверс указан в истории экспериментальной психологии как одновременно директор первых двух психологических лабораторий в Британии. [1]
Работа Риверса, как считается, оказала глубокое влияние на Кембридж и на научный мир в целом. Но в то время Сенат Кембриджского университета с опаской отнесся к его назначению. Бартлетт писал: «Сколько раз я слышал, как Риверс, размахивая очками в воздухе, с лицом, озаренным преображающей улыбкой, рассказывал, как в сенаторской дискуссии древний оратор описал его как «Нелепое Излишество»!» [28]
Противодействие Сената привело к ограниченной поддержке работы Риверса в первые годы. [1] Только в 1901 году, через восемь лет после его назначения, ему разрешили использовать небольшой коттедж для лаборатории и выделили тридцать пять фунтов в год (позже увеличенных до пятидесяти) на покупку и содержание оборудования. [1] В течение нескольких лет Риверс продолжал работать таким образом, пока Совет по моральным наукам не увеличил поддержку; [28] в 1903 году Риверс, его помощники и студенты переехали в другое небольшое здание на Сент-Тиббс-Роу . [28] Эти рабочие помещения характеризовались как «унылые», «сырые, темные и плохо проветриваемые» [29], но они не обескуражили психологов из Кембриджа. Психология начала процветать: «возможно, в первые дни научного прогресса предмет часто развивается тем увереннее, если его работникам приходится сталкиваться с трудностями, импровизировать со своими аппаратами и очень тесно тереться плечом друг о друга». [28] В 1912 году была наконец построена хорошо оборудованная лаборатория под руководством Чарльза С. Майерса, одного из самых ранних и способных учеников Риверса. Будучи богатым человеком, он дополнил университетский грант собственными средствами. [1]
Кембриджские психологи и Риверс изначально больше всего интересовались особыми чувствами: цветовым зрением, оптическими иллюзиями, звуковыми реакциями и перцептивными процессами. [28] В этих областях Риверс быстро становился выдающимся. Его пригласили написать главу о зрении для « Справочника по физиологии» Шефера . По словам Бартлетта, глава Риверса «до сих пор остается, с психологической точки зрения, одной из лучших в английском языке». [30] Риверс проанализировал работы предыдущих исследователей, включил свои собственные и критически рассмотрел конкурирующие теории цветового зрения. Он ясно отметил значение психологических факторов, например, в явлениях контраста. [20]
Для своих собственных экспериментов по зрению Риверс работал с аспирантами-медиками Чарльзом С. Майерсом и Уильямом Макдугаллом . Они помогали ему и завязали тесную дружбу в процессе совместной работы. [1] Риверс также сотрудничал с сэром Горацием Дарвином , пионером в производстве инструментов, чтобы усовершенствовать аппарат для записи ощущений, особенно тех, которые связаны со зрением. Это сотрудничество также привело к дружбе на всю жизнь между двумя мужчинами. [1]
В этот период Риверс также исследовал влияние стимуляторов: чая, кофе , алкоголя , табака и ряда других препаратов на способность человека к физической и умственной работе. Его работа под руководством Крепелина в Гейдельберге подготовила его к этой работе. Риверс провел несколько экспериментов на себе, например, в течение двух лет отказываясь от алкогольных напитков и табака, ни один из которых ему не нравился, а также полностью отказавшись от чая, кофе и какао. [20] Первоначально он намеревался исследовать физиологические стимулы для потребления этих продуктов, но быстро понял, что сильное психологическое влияние способствовало приему этих веществ. [31]
Риверс понял, что часть эффектов — умственных и физических — которые оказывали вещества, были вызваны психологическим возбуждением от осознания того, что человек балуется. [31] Чтобы устранить «все возможные эффекты внушения, сенсорной стимуляции и интереса», Риверс позаботился о том, чтобы вещества были замаскированы так, чтобы он ни в коем случае не мог определить, принимает ли он наркотик или контрольное вещество. [31] [32] Это был первый эксперимент такого рода, в котором использовалась эта двойная слепая процедура. [1] В результате важности, придаваемой исследованию, Риверс был назначен в 1906 году на должность лектора Croonian в Королевском колледже врачей. [30]
В декабре 1897 года достижения Риверса были признаны Кембриджским университетом, который удостоил его степени магистра наук honoris causa [30] , а в 1904 году при содействии профессора Джеймса Уорда Риверс оставил еще один след в мире психологических наук, основав и впоследствии редактируя British Journal of Psychology [33] .
Несмотря на свои многочисленные успехи, Риверс все еще был заметно сдержанным человеком в смешанной компании, поскольку ему мешали его заикание и врожденная застенчивость. [23] В 1897 году Лэнгдон-Браун пригласил Риверса приехать и выступить перед Абернетским обществом. Это событие не было безусловным успехом. Он выбрал «Усталость» в качестве своей темы, и прежде чем он закончил, его название было написано крупным шрифтом на лицах его аудитории. [23] В физиологической лаборатории Кембриджа ему также пришлось читать лекции для большого начального класса. Он был довольно нервным по этому поводу и ему это не нравилось, [20] его нерешительность в речи делала его стиль сухим, и он еще не приобрел искусства выражать свои оригинальные идеи в привлекательной форме, за исключением частной беседы. [23]
Однако среди двух-трех друзей портрет Риверса совершенно иной. Его разговоры были полны интереса и просвещения; [23] «он всегда стремился извлечь истину, совершенно искреннюю и презирающую простой диалект». [23] Его настойчивость в отношении правдивости сделала его грозным исследователем, как говорит Хэддон, «основой Риверса была основательность. Острота мысли и точность отмечали всю его работу». [30] Его исследования отличались верностью требованиям экспериментального метода, очень редкого в областях, которые он исследовал [30] и, хотя часто упускаемая из виду, работа, которую Риверс проделал в этот ранний период, имеет огромное значение, поскольку она легла в основу всего, что появилось позже. [30]
Риверс осознавал в себе «стремление к переменам и новизне, что является одной из самых сильных сторон моего душевного склада» [34] и, хотя он любил школу Св. Иоанна [35], размеренный образ жизни в Кембридже проявлялся в признаках нервного напряжения и приводил к периодам депрессии. [20]
Переломный момент наступил в 1898 году, когда Альфред Корт Хэддон соблазнил «Риверса с пути добродетели... (ибо психология тогда была целомудренной наукой)... на путь антропологии»: [36] Он сделал Риверса первым выбором для руководства экспедицией в Торресов пролив . [9] Первой реакцией Риверса было отказаться, но вскоре он согласился, узнав, что К. С. Майерс и Уильям Макдугалл , двое из его лучших бывших студентов, будут участвовать. [9] Другими членами были Сидни Рэй , К. Г. Селигман и молодой выпускник Кембриджа по имени Энтони Уилкин, которого попросили сопровождать экспедицию в качестве фотографа. [9] В апреле 1898 года европейцы были перевезены со снаряжением и аппаратурой в Торресов пролив. Говорят, что Риверс брал с собой только небольшую сумку личных вещей для таких полевых экспедиций. [1]
От острова Четверг несколько человек из партии нашли проход, промокшие от дождя и волн, на палубе переполненного 47-футового кеча . В дополнение к морской болезни, Риверс сильно обгорел на солнце на голенях и в течение многих дней был довольно болен. 5 мая, в сильный шторм около их первого пункта назначения острова Мюррей , корабль протащил якорь на Барьерном рифе , и экспедиция едва не потерпела катастрофу [1] . Позже Риверс вспоминал паллиативный эффект от близкого кораблекрушения. [37]
Когда кеч бросил якорь, Риверс и Рэй поначалу были слишком больны, чтобы сойти на берег. Однако остальные организовали хирургическую операцию для лечения местных островитян, а Риверс, лежа в соседней кровати, проверял пациентов на цветное зрение : в дневнике Хэддона было отмечено: «Он получает некоторые интересные результаты». [1] Теплота, проявленная островитянами к больному Риверсу, способствовала возникновению у него сильных позитивных чувств к работе и глубокой заботы о благополучии меланезийцев на протяжении всей его оставшейся жизни. [1]
Первой задачей Риверса было лично изучить цветовое зрение островитян и сравнить его с таковым у европейцев. [9] [38] В ходе своих исследований остроты зрения туземцев Риверс показал, что дальтонизм не существует или встречается очень редко, но что цветовое зрение папуасов отличается от такового у европейцев; у них не было слова для обозначения синего цвета, и разумный туземец не находил ничего противоестественного в применении одного и того же названия к ярко-синему морю или небу и к глубочайшей черноте. [39] «Более того», продолжает Хэд в некрологе Риверса, «он смог развеять старое заблуждение, что «благородный дикарь» был наделен способностью видеть, намного превосходящей способность цивилизованных туземцев. Ошибки рефракции, правда, встречаются реже, особенно близорукость. Но в целом подвиги островитян Торресова пролива были равны тем, о которых сообщали путешественники из других частей света, они были обусловлены способностью обращать внимание на мельчайшие детали в знакомой и строго ограниченной обстановке, а не сверхнормальной остротой зрения». [39]
Именно в этот момент Риверс начал собирать семейные истории и составлять генеалогические таблицы [39], но его цель, по-видимому, была скорее биологической, чем этнологической, поскольку такие таблицы, по-видимому, возникли как средство определения того, являются ли определенные сенсорные таланты или нарушения наследственными. [40] Однако вскоре эти простые таблицы обрели новую перспективу.
Риверсу сразу стало очевидно, что «названия, применяемые к различным формам кровного родства, не соответствовали тем, которые использовались европейцами, а принадлежали к тому, что известно как «классификационная система»; «братья» или «сестры» человека могли включать в себя людей, которых мы должны были бы назвать кузенами, и ключ к этой номенклатуре следует искать в формах социальной организации, особенно в разновидностях института брака». [39] Риверс обнаружил, что термины родства использовались для обозначения определенных обязанностей, привилегий и взаимных ограничений в поведении, а не были биологически обоснованы, как у европейцев. Как говорит Хед: «все эти факты были ясно продемонстрированы генеалогическим методом, триумфальным обобщением, которое произвело революцию в этнологии». [39]
Экспедиция в пролив Торреса была «революционной» и во многих других отношениях. Впервые британская антропология была выведена из своего «кресла» и помещена на прочную эмпирическую основу, предоставив будущим антропологам модель для подражания. [9] В 1916 году сэр Артур Кейт заявил в своем обращении к Королевскому антропологическому институту, что экспедиция породила «самое прогрессивное и прибыльное движение в истории британской антропологии». [9]
Хотя экспедиция была явно продуктивной и, во многих отношениях, тяжелой для ее участников, она также стала основой прочной дружбы. Команда воссоединялась во многих точках, и их пути часто сходились. Особого внимания заслуживают отношения между Риверсом и Хэддоном, последний из которых считал тот факт, что он убедил Риверса приехать в Торресов пролив, своей претензией на славу. [41] Нельзя отрицать, что и Риверс, и Хэддон серьезно относились к своей работе, но в то же время они были проникнуты острым чувством юмора и веселья. Дневник Хэддона от вторника 16 августа гласит следующее: «Наши друзья и знакомые часто очень забавлялись, если могли видеть нас за некоторыми из наших занятий, и я боюсь, что иногда это давало бы врагу повод для богохульства — настолько тривиальными они казались... например, одну неделю мы были в бешенстве — по крайней мере, Риверс, Рэй и я — Макдугалл вскоре пал жертвой, и даже Майерс в конце концов поддался». [9] Это может показаться странным занятием для группы высококвалифицированных ученых, как утверждает Хэддон: «Я могу себе представить, что некоторые люди сочтут нас сумасшедшими — или, по крайней мере, зря теряющими время». [9] Однако и Хэддон, и Риверс использовали трюк с веревкой в научных целях [42] , и им также приписывают изобретение системы номенклатуры, которая позволила им схематизировать необходимые шаги и обучать европейскую аудиторию различным трюкам с веревкой. [9]
Экспедиция завершилась в октябре 1898 года, и Риверс вернулся в Англию. [20] В 1900 году Риверс присоединился к Майерсу и Уилкину в Египте, чтобы провести испытания цветового зрения египтян; это был последний раз, когда он видел Уилкина, который умер от дизентерии в мае 1901 года в возрасте 24 лет. [1] [43]
Риверс уже сделал карьеру в физиологии и психологии. Но теперь он более определенно перешел в антропологию. Он хотел демографически небольшой, довольно изолированный народ, сопоставимый с островными обществами Торресова пролива, где он мог бы получить генеалогические данные о каждом отдельном человеке. Тода в горах Нилгири в Южной Индии, с их населением около 700 человек, соответствовали критериям Риверса. И у них были особые черты социальной организации, такие как полиандрический брак и раздвоение их общества на так называемые половины, которые интересовали исторических эволюционистов. Однако сомнительно, была ли его полевая работа изначально столь однонаправленной, поскольку сначала Риверс смотрел на другие местные сообщества и изучал их визуальное восприятие, прежде чем сосредоточить все свое внимание на тодах.
Риверс работал среди тода менее шести месяцев в 1901–02 годах, общаясь со своими информаторами тода только через переводчиков и останавливаясь в отеле Ootacamund. Тем не менее, он собрал потрясающую коллекцию данных о ритуальной и общественной жизни народа тода. Почти все, кто впоследствии изучал тода, были поражены богатством и точностью данных Риверса. Его книга « Тода» , вышедшая в 1906 году, по-прежнему является выдающимся вкладом в индейскую этнографию, «незаменимой: ее все еще можно только дополнить, а не заменить», как писал Мюррей Эмено в 1971 году. И неудивительно, что такой известный поборник антропологических полевых исследований, как доктор Бронислав Малиновский (1884–1942), объявил Риверса своим «святым покровителем полевых исследований».
В предисловии к этой книге Риверс писал, что его работа была «не просто записью обычаев и верований народа, но и демонстрацией антропологического метода». Этот метод представляет собой сбор генеалогических материалов с целью более полного исследования других аспектов общественной жизни, в частности ритуала.
Первые одиннадцать глав «Тода» в 1906 году представляли собой новый подход к представлению этнографических данных, который под влиянием Малиновского позже стал стандартной практикой в британской социальной антропологии. Это анализ общества и культуры народа путем представления подробного описания особенно значимого института. В случае тода это священный молочный культ. Но Риверс не может поддерживать этот фокус на протяжении всей работы, поэтому после блестящего начала книга несколько сворачивает. Мы получаем хорошее представление о молочных хозяйствах тода и идеях ритуальной чистоты, которые их защищают; но затем автор возвращается к готовым категориям того времени: боги, магия, родство, клановость, преступность и т. д., и больше не говорит о молочных хозяйствах. Более того, ему не удалось обнаружить существование матрилинейных кланов наряду с патрилинейными. Второе, и более важное, ограничение его исследования — это его неспособность рассматривать общество тода как локальный и специализированный вариант — как писал А. Л. Кребер — «высшей индейской культуры». Книга Риверса во многом ответственна за точку зрения (которую теперь нередко поддерживают и сами образованные тода), что это народ, совершенно отличный от других южных индейцев.
Когда в 1902 году Риверс покинул Нилгири Хиллз и Индию, он больше никогда не вернулся. Более того, после публикации «Тодов» он написал о них очень мало.
Вернувшись в Англию из Торресова пролива, Риверс узнал о серии экспериментов, проводимых его старым другом Генри Хэдом совместно с Джеймсом Шерреном, хирургом в Лондонской больнице, где они оба работали. [9] С 1901 года эта пара занималась систематическим изучением повреждений нервов у пациентов, посещавших больницу. [9] Риверс, который давно интересовался физиологическими последствиями разделения нервов, [24] быстро взял на себя роль «руководителя и консультанта». [44]
Риверсу, наблюдавшему за экспериментом с психофизической точки зрения, быстро стало ясно, что единственный способ получить точные результаты от интроспекции в интересах пациента — это если сам исследуемый субъект был обученным наблюдателем, достаточно разборчивым, чтобы понимать, была ли его интроспекция предвзята внешними несущественными факторами или сформирована формой вопросов экспериментатора, и достаточно отстраненным, чтобы вести жизнь отстраненности на протяжении всего курса тестов. [9] Веря в то, что он сможет выполнить эти требования, сам Хед вызвался действовать, как говорит Лэнгхэм, «в качестве экспериментальной морской свинки Риверса». [9]
Итак, 25 апреля 1903 года лучевой и наружный кожный нервы руки Генри Хеда были перерезаны и сшиты. [44] Затем Риверсу предстояло взять на себя роль исследователя и составить схему регенерации нервов, рассматривая структуру и функции нервной системы с эволюционной точки зрения посредством серии «точных и неустанных наблюдений» в течение пяти лет. [24]
При первом наблюдении, на следующий день после операции, тыльная сторона руки Хэда и дорсальная поверхность его большого пальца были «совершенно нечувствительны к стимуляции ватой, к уколам булавкой и ко всем степеням тепла и холода». [44] В то время как кожная чувствительность исчезла, глубокая чувствительность сохранялась, так что давление пальцем, карандашом или любым тупым предметом воспринималось без колебаний. [44]
Чтобы отвлекающие факторы напряженной жизни не мешали интроспективному анализу Хеда, было решено, что эксперименты будут проводиться в комнатах Риверса. [44] Здесь, как утверждает Хед, «в течение пяти счастливых лет мы работали вместе по выходным и праздникам в тихой атмосфере его комнат в колледже Святого Иоанна». [39] При обычном ходе событий Хед отправлялся в Кембридж в субботу, проведя несколько часов в амбулаторном отделении Лондонской больницы. В этих случаях, однако, он обнаруживал, что просто слишком измотан, чтобы работать в субботу вечером, поэтому эксперименты приходилось откладывать до воскресенья. Поэтому, если нужно было провести длинную серию тестов, Хед приезжал в Кембридж в пятницу, возвращаясь в Лондон в понедельник утром. В некоторые моменты, обычно во время отпуска Риверса, более длительные периоды могли быть посвящены наблюдениям. [39] Между датой операции и их последним заседанием 13 декабря 1907 года на исследование было отведено 167 дней. [39]
Поскольку Хэд был одновременно и соавтором, и подопытным, были приняты обширные меры предосторожности, чтобы гарантировать, что никакие внешние факторы не повлияют на его субъективную оценку того, что он воспринимал: [9] «До завершения серии событий не задавалось никаких вопросов; поскольку мы обнаружили, что едва ли возможно... задавать даже простые вопросы, не давая предположения за или против правильного ответа... Звон льда о стекло, снятие чайника с плиты, как правило, влияли на его ответы... Поэтому [Риверс] был особенно внимателен, чтобы сделать все свои приготовления заранее; ледяные трубки были наполнены, а кувшины с горячей и холодной водой стояли в пределах легкой досягаемости его руки, так что вода требуемой температуры могла быть смешана бесшумно». [44]
Более того, хотя перед каждой серией испытаний Хед и Риверс обсуждали свой план действий, Риверс был осторожен и менял этот порядок до такой степени во время самих испытаний, что Хед не мог предсказать, что будет дальше. [44]
Постепенно в ходе исследования начали появляться определенные изолированные точки кожной чувствительности; эти точки были чувствительны к теплу, холоду и давлению. [44] Однако пространства между этими точками поначалу оставались нечувствительными, если только ощущения, такие как тепло или холод, не достигали определенного порога, в котором вызванное чувство было неприятным и обычно воспринималось как «более болезненное», чем если бы тот же стимул был применен к неповрежденной руке Хэда. [44] Кроме того, хотя чувствительные точки были довольно определенно локализованы, Хэд, который сидел во время тестов с закрытыми глазами, не смог получить точной оценки места стимуляции. [9] Напротив, ощущения широко распространялись, и Хэд имел тенденцию относить их к местам, удаленным от фактической точки стимуляции. [44]
Это была первая стадия процесса восстановления, и Хэд и Риверс окрестили ее «протопатической», [44] взяв ее происхождение от среднегреческого слова protopathes , что означает «первый затронутый». [9] Эта протопатическая стадия, по-видимому, была отмечена аспектом «все или ничего», поскольку наблюдалась либо ненормальная реакция на ощущение по сравнению с нормальной реакцией, либо вообще никакого реагирования, если стимуляция была ниже порога. [44]
Наконец, когда Хэд смог различать различные температуры и ощущения ниже порога, и когда он смог распознать, когда к коже одновременно прикладывались две стрелки компаса, рука Хэда начала входить во вторую стадию восстановления. [44] Они назвали эту стадию «эпикритической», от греческого epikritikos , что означает «определяющий». [9]
С эволюционной точки зрения Риверсу вскоре стало ясно, что эпикритическая нервная реакция является высшей, поскольку она подавляет и отменяет всю протопатопатическую чувствительность. [44] Риверс обнаружил, что это имело место во всех частях кожи мужской анатомии, за исключением одной области, где протопатопатическая чувствительность не затруднена эпикритическими импульсами: головки полового члена . [44] Как указывает Лэнгхэм, со специальными ссылками на «предполагаемые сексуальные наклонности Риверса», [45] именно в этот момент эксперимент приобретает почти фарсовый аспект для случайного читателя. [9] Нам может показаться не удивительным, что, когда Риверс должен был приложить иглу к особенно чувствительной части головки, «появилась боль, и она была настолько чрезвычайно неприятной, что [Хед] вскрикнул и отпрянул»; [44] действительно, такой тест можно было бы рассматривать как тщетность, граничащую с мазохизмом. Мы также не обязательно отождествляем следующий отрывок с тем, что обычно можно найти в научном тексте:
«Крайняя плоть была оттянута назад, а пенис свисал вниз. Было подготовлено несколько стаканов для питья с водой разной температуры. [Хед] стоял с закрытыми глазами, а [Риверс] постепенно приближался к одному из стаканов, пока поверхность воды не покрывала головку, но не касалась крайней плоти. Контакт с жидкостью не оценивался; поэтому, если температура воды была такова, что она не вызывала ощущения тепла или холода, Хед не осознавал, что что-то было сделано». [44]
Однако исследования, какими бы странными они ни казались, имели прочную научную основу, поскольку Риверс в особенности рассматривал протопатическое и эпикритическое с эволюционной точки зрения. [44] С этой точки зрения крайне интересно отметить, что мужская анатомия сохраняет одну область, которая «неразвита» настолько, насколько она «связана с более примитивной формой чувствительности». [44] Используя эту информацию о протопатических областях человеческого тела, Риверс и Хед затем начали исследовать элементы психики человека. [9] Одним из способов, которым они это сделали, было изучение «пиломоторного рефлекса» (поднятие волос). Хед и Риверс отметили, что волнение, вызванное эстетическим удовольствием, «сопровождается поднятием волос» [44] , и они отметили, что эта реакция была не больше в области кожи с протопатической чувствительностью, чем в области более развитой эпикритической, что делает ее чисто психологически обоснованным явлением. [44] Как говорит Лэнгхэм: «Образ человека, читающего стихотворение, чтобы вызвать эстетическое удовольствие, в то время как близкий друг скрупулезно изучает торчащие у него волосы, может показаться нелепым. Однако он представляет собой точное воплощение желания Риверса подвергнуть возможные протопатические явления дисциплине строгого исследования». [9]
В 1904 году вместе с профессором Джеймсом Уордом и некоторыми другими Риверс основал British Journal of Psychology , в котором он был первым соредактором. [33]
С 1908 года и до начала войны Риверс был в основном занят этнологическими и социологическими проблемами. Он уже отказался от своей официальной должности лектора по экспериментальной психологии в пользу Чарльза Сэмюэля Майерса и теперь читал лекции только по физиологии особых чувств. [28] Постепенно он все больше погружался в антропологические исследования. Но хотя теперь он был этнологом, а не психологом, он всегда утверждал, что ценность его работы напрямую связана с его обучением в психологической лаборатории. В лаборатории он узнал важность точного метода; в полевых условиях он теперь приобретал энергию и жизненную силу благодаря постоянному контакту с реальным повседневным поведением людей.
В 1907–1908 годах Риверс путешествовал по Соломоновым островам и другим районам Меланезии и Полинезии . Его двухтомная «История меланезийского общества» (1914), которую он посвятил Сент-Джонсу, [35] представила диффузионистский тезис о развитии культуры в юго-западной части Тихого океана. [22] В год публикации он совершил вторую поездку в Меланезию, вернувшись в Англию в марте 1915 года, чтобы обнаружить, что началась война.
Когда Риверс вернулся в Англию весной 1915 года, поначалу ему было трудно найти себе место в военных действиях. [25] Следуя по стопам своего бывшего студента — нынешнего директора Кембриджской психологической лаборатории — К. С. Майерса , 51-летний Риверс записался на службу в качестве гражданского врача в военный госпиталь Магхалл недалеко от Ливерпуля. [1] По прибытии в июле 1915 года Риверс был назначен психиатром, и таким образом он вновь занялся изучением «безумия». [1]
«Безумие» в этом случае подразумевало работу с солдатами, у которых был диагностирован любой из широкого спектра симптомов, которые в совокупности назывались « контузией ». Известно, что эти солдаты демонстрировали такие симптомы, как временная слепота, потеря памяти, паралич и неконтролируемый плач. [46] Таким образом, к тому времени, когда Риверс был назначен в военный госпиталь Магхалл, он был известен как «центр ненормальной психологии», и многие из его врачей использовали такие методы, как толкование сновидений, психоанализ и гипноз, для лечения контузии, также известной как военные неврозы. [1]
Сам Риверс был начитанным психологом и поэтому уже был хорошо знаком с Фрейдом , Юнгом и другими психоаналитиками . [1] На самом деле, Риверс был весьма симпатичен некоторым идеям Фрейда. [25] Таким образом, Риверс присоединился к группе врачей в Магхалле, которые посвятили себя пониманию истоков и лечению «военных неврозов» под руководством Р. Г. Роуза. [47]
Примерно через год службы в военном госпитале Магхалл Риверс был назначен капитаном в Королевский армейский медицинский корпус , и две его юношеские мечты — стать военным врачом и «заняться безумием» — осуществились, когда его перевели в военный госпиталь Крейглокхарт недалеко от Эдинбурга , Шотландия, чтобы помочь «навести порядок» после скандала. [1] [25] Там Риверс лечил офицеров, у которых диагностировали «контузионный шок», а также начал формулировать свою теорию относительно происхождения и лечения военных неврозов.
Риверс, следуя курсу гуманного обращения, установил два принципа, которые будут приняты американскими военными психиатрами в следующей войне . Он продемонстрировал, во-первых, что люди с несомненной храбростью могут поддаться всепоглощающему страху, и, во-вторых, что наиболее эффективной мотивацией для преодоления этого страха было нечто более сильное, чем патриотизм, абстрактные принципы или ненависть к врагу. Это была любовь солдат друг к другу. [48]
Методологию Риверса для лечения военных неврозов часто, и несколько несправедливо, приписывают Зигмунду Фрейду . Хотя верно, что Риверс был осведомлен о теориях Фрейда и находился под их влиянием, а также в практике психоанализа, он не слепо соглашался со всеми предпосылками Фрейда. [1] [15] Что наиболее важно, Риверс считал движущей силой военных неврозов инстинкт самосохранения , а не сексуальный инстинкт. [15] [49] (Такие эссе, как Фрейд и военные неврозы: «Регенерация» Пэта Баркера, далее сравнивают теории Фрейда и Риверса; см. также подраздел « Инстинкт и бессознательное Риверса» ниже; см. также «Конфликт и сон» Риверса, чтобы узнать его собственное мнение о теории Фрейда.)
Именно на этой вере в происхождение военных неврозов он сформировал свое «разговорное лечение». «Разговорное лечение» Риверса в первую очередь основывалось на древнем убеждении в катарсисе : идее о том, что вынесение подавленных воспоминаний на свет сознания избавляет воспоминания и мысли от их силы. [50] В результате Риверс проводил большую часть своих дней, разговаривая с офицерами в Крейглокхарте, направляя их через процесс, который Риверс называл аутогонозом. [1] [50] [51] Аутогонозис Риверса состоял из двух частей. Первая часть включала «перевоспитание», или обучение пациента основам психологии и физиологии . Метод Риверса также состоял в том, чтобы помочь солдату понять, что болезнь, которую он испытывал, не была «странной» и постоянной. [1] [50] Для Риверса военные неврозы развились из укоренившихся способов реагирования, чувств или мышления: а именно, попытки сознательно подавить все воспоминания о травматическом опыте или неприемлемых эмоциях. [50] Как только пациент мог понять источник(и) своих проблем (которые могли быть сознательными, бессознательными, связанными с окружающей средой или их комбинацией), Риверс мог помочь ему найти способы преодолеть эти закономерности и, таким образом, освободиться от болезни и/или, по крайней мере, приспособиться к ней. [1] [50] [51]
Подход Риверса к лечению военных неврозов сделал его пионером своего времени; хотя он не был первым, кто отстаивал гуманные методы лечения военных неврозов, [47] он был одним из немногих, кто делал это в то время, когда было много споров о причине и, следовательно, «правильном» лечении контузии . [52] (См. статью в Википедии о Льюисе Йелланде и фарадизации для альтернативного метода лечения.) Более того, Риверс поощрял своих пациентов выражать свои эмоции в то время, когда общество поощряло мужчин сохранять «выдержку». Метод Риверса и его глубокая забота о каждом человеке, которого он лечил, сделали его известным среди его клиентов. И Зигфрид Сассун , и Роберт Грейвс высоко отзывались о нем в то время. [1] [51]
Сассун приехал в Риверс в 1917 году после того, как публично выразил протест против войны и отказался вернуться в свой полк, но к нему отнеслись с сочувствием и предоставили большую свободу действий, пока он добровольно не вернулся во Францию. [53] Для Риверса была значительная дилемма, связанная с «лечением» его пациентов просто для того, чтобы их можно было отправить обратно на Западный фронт умирать. Чувство вины Риверса ясно изображено как в художественной литературе, так и в реальности. Через романы Пэта Баркера и в работах Риверса (особенно «Конфликт и мечта» ) мы получаем представление о потрясениях, через которые прошел доктор. Как писал Сассун в письме Роберту Грейвсу (24 июля 1918 г.):
О, реки, пожалуйста, забери меня. И заставь меня
Вернуться на войну, пока она не сломает меня...
Риверс не хотел «ломать» своих пациентов, но в то же время он знал, что их долг — вернуться на фронт, а его долг — отправить их. Также есть намек (учитывая каламбур имени Риверса и другие факторы), что Риверс был для Сассуна больше, чем просто другом. Сассун называл его «отцом-исповедником», момент, который Джин Муркрофт Уилсон подхватывает в своей биографии Сассуна; однако, строгие моральные принципы Риверса, вероятно, помешали бы развитию более близких отношений:
Униформа Риверса была не единственным ограничением в их отношениях. Он почти наверняка был гомосексуалистом по наклонностям, и ему должно было быстро стать ясно, что Сассун тоже. Однако никто из них, вероятно, не упоминал об этом, хотя мы знаем, что Сассун уже считал свою сексуальность проблемой. В то же время, как опытный психолог Риверс мог обоснованно ожидать, что Сассун испытает «перенос» и станет чрезвычайно привязан к нему. Пол Фасселл предполагает в «Великой войне и современной памяти » ( ISBN 0195019180 ), что Риверс стал воплощением мужского «друга мечты», который был спутником детских фантазий Сассуна. Сассун публично признал, что «никогда не было никаких сомнений в моей симпатии к [Риверсу]. Он сразу заставил меня почувствовать себя в безопасности и, казалось, знал обо мне все». Но описание доктора Сассун в «Прогрессе Шерстона» , задерживаясь на теплой улыбке Риверса и его милых привычках — он часто сидел, сдвинув очки на лоб, обхватив руками одно колено — предполагает, что он чувствовал нечто большее, чем симпатию. А в частной жизни он был более откровенен, говоря Маршу, который, как он знал, поймет, что он «полюбил [Риверса] с первого взгляда».
Не только Сассун, но и все его пациенты любили его, а его коллега Фредерик Бартлетт писал о нем:
Риверс был нетерпимым и сочувствующим. Его однажды сравнили с Моисеем, устанавливающим закон. Сравнение было уместным, и это одна сторона истины. Другая его сторона была его сочувствием. Это была своего рода сила входить в жизнь другого человека и относиться к ней так, как будто она была его собственной. И все же он все время заставлял вас чувствовать, что ваша жизнь принадлежит вам, чтобы направлять ее, и, прежде всего, вы могли бы, если бы вам было не все равно, сделать из нее что-то важное. [54]
Сассун описал манеру поведения Риверса у постели больного в своем письме Грейвсу, написанном им, когда он лежал в больнице после ранения (ранение головы, которое, как он надеялся, должно было убить его, но он был горько разочарован, когда этого не произошло):
Но вчера мои рассудочные Реки торжественно влились,
С миром в прудах его очковых глаз и мудрой всемогущей усмешкой;
И я ловил рыбу в этом ровном сером потоке и решил, что я,
в конце концов, больше не Червь, который отказывается умирать. [55]
Риверс был хорошо известен своими сострадательными, эффективными и новаторскими методами лечения; как показывают показания Сассуна, он относился к своим пациентам во многом как к личностям.
После своего назначения в военный госпиталь Крейглокхарт Риверс опубликовал результаты своего экспериментального лечения пациентов в Крейглокхарте в журнале The Lancet под названием «О подавлении военного опыта» [50] [56] и начал записывать интересные случаи в своей книге «Конфликт и мечта», которая была опубликована через год после его смерти его близким другом Графтоном Эллиотом Смитом . [34]
В том же году, когда он опубликовал свои выводы в журнале The Lancet , Риверс также написал статью о различных типах « психотерапии », практиковавшихся в то время. [1] [57] Личная и полная теория Риверса о происхождении «психоневрозов», включая военные неврозы, была опубликована только в 1920 году с выходом книги « Инстинкт и бессознательное: вклад в биологическую теорию психоневрозов» . [15]
Теория неврозов Риверса включает в себя все, что Риверс исследовал до этого момента, и была разработана для «рассмотрения общей биологической функции процесса, посредством которого опыт переходит в область бессознательного...» [15] (стр. 5–6). Другими словами, целью Риверса было наметить зонтичную теорию, которая объясняла бы как неврозы, так и неврологические проблемы, с которыми он столкнулся (см. подраздел «Человеческий эксперимент по разделению нервов» выше).
В попытке построить такую зонтичную теорию Риверс принял, что бессознательное существует и что содержимое бессознательного полностью недоступно человеку, кроме как через процессы гипноза, сновидения или психоанализа. Риверс далее определил бессознательное как хранилище инстинктов и связанных с ними переживаний (т. е. воспоминаний), которые болезненны или бесполезны для организма. [15]
«Инстинкты» в этом отношении — это действия, которые организм выполняет без обучения и которые выполняются без опосредующего влияния мысли. Как таковое, действие имеет аспект «все или ничего»: оно либо не происходит вообще, либо происходит со всей своей силой. С этой целью Риверс включил протопатические ощущения, [44] массовые рефлекторные действия (наблюдаемые у пациентов с травмами спинного мозга) и базовые эмоции (т. е. гнев, страх) в качестве инстинктов. [15]
Риверс далее утверждал, что все болезненные или бесполезные инстинкты естественным образом удерживаются вне сознания (т. е. в бессознательном) путем подавления. Подавление — с этой точки зрения — является естественным и «непреднамеренным» (непреднамеренным) методом удаления болезненных инстинктов из сознания и ограничения их в бессознательном. Таким образом, неврозы развиваются, когда что-то в естественном процессе подавления нарушается, так что подавленный инстинкт и связанная с ним эмоция высвобождаются из бессознательного. Риверс приводит две возможные причины «выхода» таких инстинктов из бессознательного: либо инстинкт стал слишком сильным, чтобы его сдерживать, либо нормальные резервы, которые обычно его подавляют, ослабли. Однако важно отметить, что этиология военных неврозов — это не просто выход инстинктов из бессознательного и последующий конфликт. Чаще всего Риверс считал, что способ, которым такой конфликт разрешается (или пытаются разрешить), также сильно влияет на проявление неврозов. [15]
Что касается военных неврозов, Риверс считал, что проявление болезни проистекает из выхода «инстинктов самосохранения» или «опасности» из бессознательного. Эти «инстинкты опасности», как их понимает Риверс, включают по крайней мере пять типов рефлекторных реакций на опасность: (i) страх, проявляющийся в бегстве, (ii) агрессия, проявляющаяся в борьбе, (iii) подавление всех эмоций для выполнения сложных задач, что приводит к безопасности, (iv) ужас, проявляющийся в неподвижности, и (v) подавление всех физических ресурсов, проявляющееся в коллапсе. Обычно реакции i, ii, iv и v подавляются, чтобы люди могли сохранять спокойствие перед лицом страха и могли выполнять сложные действия, которые ведут к безопасности. Когда все пять инстинктов «самосохранения» многократно возбуждаются в течение длительных периодов времени, например, во время воздействия войны, инстинкты набирают силу и в конечном итоге «вырываются» из бессознательного. Таким образом, эмоции страха, агрессии и ужаса возникают в сознании, как и связанные с ними реакции. Однако эти эмоции и предлагаемые ими действия создают большой конфликт в сознании: «страх» и «ужас» далеки от социально приемлемых на войне. Чтобы справиться с конфликтом, созданным «сбежавшими» инстинктами, Риверс утверждал, что разум должен что-то сделать, чтобы обеспечить немедленное облегчение. Именно эта попытка добиться облегчения от ментальных конфликтов приводит к военным неврозам. [15]
Например, Риверс предположил, что офицеры и солдаты, испытывающие ночные кошмары, делают это, потому что они пытаются сознательно подавить эмоции и связанные с ними инстинкты обратно в бессознательное. [50] По мнению Риверса, подавление никогда не бывает достаточным для устранения конфликта; оно плодотворно только тогда, когда человек может приложить осознанное усилие, чтобы сделать это. В результате подавленные инстинкты вместе с связанными с ними эмоциями и воспоминаниями просачиваются в сознание, когда солдаты спят. [15] [50] Результатом являются ночные кошмары.
В альтернативном сценарии военная истерия может быть объяснена как подавление организмом нормального физиологического функционирования с целью избежать сценария, который активирует инстинкты опасности и высвобождает связанную с ними эмоцию страха в сознание. Истеричные солдаты часто проявляют симптомы паралича и снижения или потери сенсорных способностей, даже при отсутствии тревоги или депрессии. Эти физиологические симптомы, хотя сами по себе и удручающие, делают невозможным возвращение солдата на передовую. Таким образом, организм компенсирует свою неспособность подавлять инстинкты опасности перед лицом войны, заставляя солдата вообще избегать войны. [15]
В целом, Риверс приписывал неврозы как (i) выходу болезненных инстинктов и связанных с ними эмоций из бессознательного, так и (ii) безуспешным попыткам разума вернуть такие инстинкты и их эмоции обратно в сознание. [15] Хотя теория Риверса содержит некоторые фрейдистские элементы, [1] она не является просто пересказом психоаналитической теории; теория неврозов Риверса в значительной степени опирается на неврологические наблюдения и выводы, которые Риверс и Генри Хед сделали из своей работы по регенерации нервов. [44]
Оглядываясь назад, можно сказать, что особый метод Риверса в лечении военных неврозов и его теория происхождения неврозов, хотя и были новаторскими в свое время, не смогли оставить большого следа в истории психологии. [58] Однако общий вклад психиатров, лечивших военные неврозы , в сочетании с подавляющей распространенностью неврозов во время Первой мировой войны привели к революции в британском взгляде на психические заболевания и их лечение.
После войны Риверс стал «другим и гораздо более счастливым человеком – неуверенность уступила место уверенности, сдержанность – откровенности, несколько вымученный литературный стиль – примечательному своей легкостью и обаянием». [59] Его цитируют как человека, который сказал: «Я закончил свою серьезную работу и просто отпущу себя». В те послевоенные годы его личность, казалось, кардинально изменилась. Человек, который чувствовал себя как дома в своем кабинете, лаборатории или на поле, теперь много обедал вне дома, вступил в клубы, занимался яхтингом и, казалось, приветствовал, а не избегал возможностей для публичных выступлений. [1] [22] Всегда будучи ненасытным читателем, он теперь начал читать по философии, чего не делал уже несколько лет, а также художественную литературу. Не все его друзья прошлых лет приветствовали эти перемены; некоторые считали, что, наряду с его застенчивостью, его научная осторожность и здравый смысл, возможно, в какой-то степени покинули его, но большинство людей, видевших, каким счастливым стал Риверс, согласились, что небольшие изменения в его характере были к лучшему. [1]
Риверс часто посещал свой колледж во время войны, хотя, оставив должность лектора, он не занимал никакой официальной должности. Однако по возвращении из Королевских ВВС в 1919 году колледж создал для него новый офис – «Пректор естественнонаучных исследований» [1] – и ему была предоставлена полная свобода действий. Как вспоминал Леонард Э. Шор в 1923 году: «когда я спросил его, возьмется ли он за эту работу... его глаза засияли новым светом, которого я раньше не видел, и он несколько минут мерил шагами свои комнаты, полный восторга». [1] Он воспринял свою новую должность как обязанность познакомиться с каждым студентом-естественником и, конечно же, с каждым другим студентом в колледже Св. Иоанна и других колледжах. Он устраивал «Дома» в своих комнатах по воскресным вечерам, а также воскресные утренние завтраки; он также организовывал неформальные обсуждения и официальные лекции (многие из которых он читал сам) в зале колледжа. [1] Он сформировал группу под названием «Сократики» и привел в нее некоторых из своих самых влиятельных друзей, включая Герберта Уэллса , Арнольда Беннета , Бертрана Рассела и Сассуна. [1] Сассун (пациент Б в «Конфликте и мечте ») оставался особенно дружелюбным с Риверсом и считал его своим наставником. Они разделяли социалистические симпатии.
Будучи уже президентом антропологической секции Британской ассоциации содействия развитию науки в 1911 году, после войны он стал президентом Фольклорного общества (1920), [60] и Королевского антропологического института (1921–1922). [22] Он также был удостоен почетных степеней университетов Манчестера, Сент-Эндрюса и Кембриджа в 1919 году. [22]
Риверс умер от ущемленной грыжи летом 1922 года, вскоре после того, как был выдвинут кандидатом от Лейбористской партии на всеобщих выборах 1922 года . [1] Он согласился баллотироваться в парламент, как он сказал:
потому что времена настолько зловещие, перспективы нашей страны и мира настолько мрачные, что если другие считают, что я могу быть полезен в политической жизни, я не могу отказаться. [61]
Он внезапно заболел в своих комнатах в Сент-Джонсе вечером в пятницу 3 июня, отправив своего слугу домой наслаждаться летними праздниками. К тому времени, как его нашли утром, было уже слишком поздно, и он это знал. Как и следовало ожидать от этого человека, который на протяжении всей своей жизни «проявлял полное пренебрежение личной выгодой», [22] он был бескорыстен до конца. [ нейтральность оспаривается ] Существует документ, дающий разрешение на выдачу диплома по антропологии с пасхального семестра 1922 года студенту-бакалавру из Индии. Он подписан Хэддоном и Риверсом и датирован 4 июня 1922 года. Внизу есть запись, сделанная рукой Хэддона:
Доктор Риверс подписал отчет об этом обследовании утром того дня, когда он умер. Это был его последний официальный акт. ACH
Риверс подписал бумаги, когда он лежал умирая в доме престарелых Эвелин [1] после неудачной экстренной операции. Он имел экстравагантные похороны в церкви Св. Иоанна [1] в соответствии с его желанием, поскольку он был экспертом в похоронных обрядах, и его кремированные останки были захоронены в приходе Вознесения в могиле с большим каменным крестом. Сассун был глубоко опечален смертью своего отца и упал в обморок на его похоронах. [58] Его утрата побудила его написать два пронзительных стихотворения о человеке, которого он полюбил: «To A Very Wise Man» и «Revisitation». [62]
В стихотворении «Сон о красной ленте» , написанном Робертом Грейвсом вскоре после смерти Риверса, он говорит о покое и безопасности, которые он чувствовал в его комнатах:
Анонимно написанное стихотворение «Антропологические мысли» можно найти в коллекции Риверса в архиве Хэддона в Кембридже. [63] Есть ссылка, которая указывает, что эти строки были написаны Чарльзом Эллиотом Фоксом , [1] миссионером и этнографом, другом Риверса.
В автобиографии Сассуна (под видом « Мемуаров Джорджа Шерстона ») Риверс — один из немногих персонажей, сохранивших свои оригинальные имена. Риверсу посвящена целая глава, и Сассун увековечил его как почти полубога, спасшего ему жизнь и душу. Сассун писал:
Я бы очень хотел встретиться с Риверсом в следующей жизни. Трудно поверить, что такой человек, как он, мог исчезнуть.
— предисловие к «Медицине, магии и религии»
Риверс был очень любим и уважаем, не только Сассун. Бартлетт написал о своем опыте общения с Риверсом в одном из своих некрологов, а также во многих других статьях, поскольку этот человек оказал глубокое влияние на его жизнь:
3 июня прошлого года я гулял по территории колледжа Св. Иоанна, здесь, в Кембридже, когда встретил доктора Риверса, возвращавшегося с прогулки. Он был полон энергии и энтузиазма и сразу же начал рассказывать о некоторых новых курсах лекций, которые он предложил прочесть в Психологической лаборатории в текущем году. Вечером следующего дня я узнал, что он опасно болен. Когда я подошел к колледжу утром 5 июня, я увидел приспущенный флаг. На самом деле он умер в начале дня предыдущего дня. Никогда еще я не видел, чтобы колледж был так мрачен, как в то время. Едва ли был человек — молодой или старый — который, казалось, не был бы глубоко и лично затронут. Риверс знал почти всех. Будучи преректором естественных наук в колледже Св. Иоанна, он брал интервью у всех первокурсников, когда они впервые приезжали в общежитие, и в поразительном количестве случаев поддерживал с ними тесную связь на протяжении всей их кембриджской карьеры. Каждый, кто соприкасался с ним, получал стимул и помощь в такой степени, которую те, кто знаком только с его опубликованными работами, никогда не смогут полностью осознать... мы думаем о Риверсе как о человеке; о его рьяном и непобедимом оптимизме и о его вере в возможное величие всего человеческого. Каким бы ни был приговор, вынесенный годами его опубликованным работам, влияние его яркой личности останется для всех, кто знал его как одно из лучших, что когда-либо входило в их жизнь.
Наследие Риверса продолжается и сегодня в форме Центра Риверса , который лечит пациентов с посттравматическим стрессовым расстройством , используя те же самые известные гуманные методы, которые использовал Риверс. [64] Существует также Мемориальная медаль Риверса, учрежденная в 1923 году, которая ежегодно вручается антропологу, оказавшему значительное влияние в своей области. Соответственно, Хэддон был первым, кто получил эту награду в 1924 году. [65]
Он был очень гуманным, очень сострадательным человеком, которого действительно мучили страдания, которые он видел, и который очень скептически относился к войне, но в то же время он не чувствовал, что может пройти весь путь и сказать «нет», «стоп».
— Пэт Баркер
Сассун пишет о Риверсе в третьей части « Воспоминаний Джорджа Шерстона» , «Прогресс Шерстона» . В книге есть глава, названная в честь доктора, а Риверс появляется в книге как единственный персонаж, сохранивший свое настоящее имя, что дает ему положение своего рода полубога в полувымышленных мемуарах Сассуна.
Жизнь У. Х. Р. Риверса и его встреча с Сассуном были описаны Пэтом Баркером в трилогии «Возрождение» , серии из трех книг, включая «Возрождение» (1991), «Глаз в двери» (1993) и «Дорога призрака» (1995). Трилогия была встречена с большим успехом, а «Дорога призрака» была удостоена Букеровской премии в год ее публикации. «Возрождение» было экранизировано в 1997 году с Джонатаном Прайсом в роли Риверса.
Первая книга, «Регенерация», в первую очередь посвящена лечению Риверсом Сассуна в Крейглокхарте. В романе мы знакомимся с Риверсом как с врачом, для которого исцеление пациентов имеет свою цену. Дилеммы, с которыми сталкивается Риверс, выдвигаются на первый план, и напряжение приводит к тому, что он заболевает; находясь в отпуске по болезни, он навещает своего брата и Хэдов, и мы узнаем больше о его отношениях за пределами больничной жизни. В ходе романа мы также знакомимся с канадским врачом Льюисом Йелландом, еще одной реальной фигурой, который использовал электрошоковую терапию для «лечения» своих пациентов. Сопоставление двух совершенно разных врачей подчеркивает уникальную или, по крайней мере, нетрадиционную природу методов Риверса и гуманный способ, которым он лечил своих пациентов (хотя слова Йелланда, его собственная вина и скромность заставляют его думать иначе).
«Глаз в двери» в основном концентрируется на отношении Риверса к вымышленному персонажу Прайору. Хотя персонаж Прайор, возможно, и не существовал, факты, с которыми он заставляет Риверса столкнуться, были — что-то случилось с ним на первом этаже его дома, что заставило его заблокировать всю визуальную память и начать заикаться. Мы также узнаем об отношении Риверса к офицерам в ВВС и о его работе с Хэдом. Сассун тоже играет свою роль в книге — Риверс навещает его в больнице, где он находит его другим, если не сломленным, человеком, его попытка «самоубийства» не удалась. Этот второй роман в трилогии, как неявно, так и напрямую, затрагивает вопрос возможной гомосексуальности Риверса и его влечения к Сассун. От реакции Риверса на то, что Сассун находится в больнице, до песни, играющей на заднем плане («You Made Me Love You»), и вопроса Рут Хэд своему мужу: «Как ты думаешь, он влюблен в него?» мы получаем четкое представление о мнении автора относительно сексуальности Риверса.
«Дорога призраков» , заключительная часть трилогии, показывает сторону Риверса, ранее не показанную в романах. Помимо его отношений с сестрами и отцом, мы также узнаем о его чувствах к Чарльзу Доджсону или Льюису Кэрроллу. Кэрролл был первым взрослым, которого встретил Риверс, кто заикался так же сильно, как и он, и все же он жестоко отверг его, предпочитая уделять внимание его симпатичным молодым сестрам. В этом романе читатель также узнает о визите Риверса в Меланезию; лихорадящий от испанского гриппа доктор может рассказать об экспедиции, и мы получаем представление как о культуре острова, так и о совершенно иной «полевой персоне» Риверса.
Риверс кратко появляется в «Боге улья» , десятом романе из серии «Мэри Рассел и Шерлок Холмс» писательницы детективов Лори Р. Кинг , в котором он является автором медицинского письма, написанного во время войны и касающегося одного из персонажей этого романа.
Риверс появляется в романе Франсуа Смита на языке африкаанс 2014 года «Kamphoer» («Лагерная шлюха»), основанном на реальной истории, как вдохновение для главной героини — девушки-африкаанс, изнасилованной британскими солдатами во время англо-бурской войны в Южной Африке, за его отношение к солдатам, применяя психологические методы и гуманную поддержку для исцеления их психологических шрамов. Методология Риверса также помогла главной героине, которая сама стала психиатрической медсестрой, преодолеть свою травму. По иронии судьбы, она лечит одного из солдат, который изнасиловал ее несколько лет назад, когда она была подростком.
{{cite book}}: CS1 maint: местоположение отсутствует издатель ( ссылка ) CS1 maint: несколько имен: список авторов ( ссылка ){{cite journal}}: Цитировать журнал требует |journal=( помощь )