Англофил — это человек, который восхищается Англией или любит ее , ее народ , ее культуру , ее язык и/или ее различные акценты . [1] [2]
Слово происходит от латинского слова Anglii и древнегреческого слова φίλος philos , что означает «друг». Его антоним — англофоб . [3]
Один из самых ранних случаев употребления слова «англофил» был зафиксирован в декабре 1864 года, когда Чарльз Диккенс написал в выпуске своего еженедельного журнала All the Year Round , что он рассматривает французский ежемесячный журнал Revue des deux Mondes как «продвинутое и в некоторой степени «англофильское» издание». [4]
В некоторых случаях англофилия относится к индивидуальной оценке английской истории и традиционных английских культурных икон, таких как Уильям Шекспир , Джейн Остин , Сэмюэл Джонсон и Гилберт и Салливан . Англофилия также может характеризоваться симпатией к британской монархии , ее системе правления и другим институтам, таким как Королевская почта , а также ностальгией по бывшей Британской империи и английской классовой системе . Англофилы могут любить английских актеров , актрис , авторов , автомобили , комиков , моду , фильмы , журналы , мотоциклы , музыкантов , радио , субкультуры , телесериалы и традиции . [5]
Англофилы могут использовать британский английский вместо американского английского , например, писать «colour» вместо «color», «centre» вместо «center» и «traveller» вместо «traveler». В 2012 году BBC News Online и The New York Times сообщили, что в Соединенных Штатах в последнее время наблюдается заметный рост использования выражений британского английского в неформальном общении и новостных репортажах. [6] [7] [8] Тенденция, непонимание и неправильное использование этих выражений американцами стали темой интереса СМИ как в Соединенных Штатах, так и в Соединенном Королевстве. [6] [7] [8] Бен Ягода, профессор английского языка в Университете Делавэра , заявил, что использование британского английского «зарекомендовало себя как лингвистическое явление, которое не показывает никаких признаков ослабления». [6] [7] [8] Линн Мерфи , лингвист из Университета Сассекса , отметила, что эта тенденция более выражена на северо-востоке Соединенных Штатов . [7]
Около 1722 года французский философ Вольтер стал англофилом, прожив в Великобритании с 1726 по 1728 год. [9] Он выучил английский язык и выразил восхищение Британией как страной, где, в отличие от его родины, цензура была слабой, можно было свободно выражать свои взгляды, а бизнес считался респектабельным занятием. [10] Вольтер выразил свою англофилию в своих «Письмах об английской нации» , книге, впервые написанной на английском языке и опубликованной в Лондоне в 1733 году, где он расточал много похвал британскому эмпиризму как лучшему способу мышления. [11] Французская версия, Lettres philosophiques , была запрещена в 1734 году как антиклерикальная после жалоб со стороны Римско-католической церкви ; книга была публично сожжена в Париже, а единственный продавец книг, согласившийся ее продать, был отправлен в Бастилию . [12] Однако подпольные копии « Философских писем» были напечатаны в нелегальной типографии в Руане, и книга стала бестселлером во Франции, вызвав волну того, что французы вскоре назвали «англоманией» . [12]
Lettres philosophiques впервые познакомили французов с британскими писателями и мыслителями, такими как Джонатан Свифт , Исаак Ньютон и Уильям Шекспир , которые до этого были едва известны во Франции. [12] Успех Lettres philosophiques и последовавшая за этим волна англомании сделали все английское модным во Франции, причем английская еда, английский стиль и английские сады были особенно популярны. [12] В конечном итоге популярность англомании привела к ответной реакции, когда Х. Л. Фужере де Монброн опубликовал Préservatif contre l'anglomanie ( Противоядие от англомании ) в 1757 году, в котором он утверждал превосходство французской культуры и критиковал британскую демократию как простую «мобкратию». [13]
Англофилия стала популярной в немецких государствах в конце 18-го и начале 19-го веков, причем немецкую публику особенно привлекали работы Шекспира , явление, известное в Германии как шекспиромания . [14] В 1807 году Август Вильгельм Шлегель перевел все пьесы Шекспира на немецкий язык, и популярность перевода Шлегеля была такова, что немецкие националисты вскоре начали утверждать, что Шекспир на самом деле был немецким драматургом, писавшим свои пьесы на английском языке. [15] Английские актеры посещали Священную Римскую империю с конца 16-го века, чтобы работать «скрипачами, певцами и жонглерами», и через них работы Шекспира впервые стали известны в Рейхе . [16] Писатель Иоганн Вольфганг фон Гёте называл пьесы Шекспира «огромной, оживленной ярмаркой», что он приписывал своей английскости, написав: «Повсюду в Англии – окруженная морями, окутанная туманом и облаками, действующая во всех частях света». [17]
В 18 веке в Рейхе немецкие критики-франкофилы предпочитали правила французского классического театра, которые жестко устанавливали точные правила единства времени и места, и считали работу Шекспира «беспорядочной». [17] В речи, произнесенной во Франкфурте 14 октября 1771 года, Гёте похвалил Шекспира за освобождение его разума от жестких французских правил, сказав: «Я выпрыгнул в свободный воздух и внезапно почувствовал, что у меня есть руки и ноги... Шекспир, мой друг, если бы ты был с нами сегодня, я мог бы жить только с тобой». [18] В 1995 году The New York Times отметила: «Шекспир имеет практически гарантированный успех в Германии, где его работы пользуются огромной популярностью уже более 200 лет. По некоторым оценкам, пьесы Шекспира ставятся в Германии чаще, чем где-либо еще в мире, не исключая его родную Англию. Рынок его работ, как на английском, так и на немецком языке, кажется неисчерпаемым». [19]
В свою очередь, немецкая одержимость Шекспиром сделала англофилию очень популярной, причем англичан восхваляли за их «спонтанную» природу, которая позволяла людям быть самими собой. [20] Историк из Оснабрюка Юстус Мёзер писал, что Англия была всем, чем должна быть объединенная Германия, поскольку Британия была страной «органического» естественного порядка, где аристократия уважала свободы людей и имела чувство долга перед нацией. [21]
Во Франции 19 века англофилия была популярна в определенных элементах, но не среди французов в целом. Реакционный католический роялист-интеллектуал Шарль Моррас придерживался яростно англофобской точки зрения, что Британия является «раковой опухолью» мира, которая заставляет гнить все хорошее, особенно в его любимой Франции. [22] Однако консервативный французский историк искусства и критик Ипполит Тэн был англофилом, который очень восхищался Британией как страной «цивилизованного» аристократического порядка, которая в то же время принимала свободу и «самоуправление». [23] В юности Тэн чувствовал себя угнетенным католической церковью , в которой его воспитывали учителя в лицее . Он жаловался, что они обращались с ним как с «лошадью между оглоблями телеги». [24]
Однако Тэн не доверял массам, считал Французскую революцию своего рода катастрофой, вызванной тем, что бездумным массам дали власть, и утверждал, что предоставление каждому права голоса было бы похоже на то, чтобы сделать каждого моряка капитаном на корабле. [24] Для Тэна Британия олицетворяла его идеальную политическую систему и сочетала в себе лучшие черты как порядка, так и свободы. Государство имело ограниченные полномочия, но люди инстинктивно подчинялись элите. [24] Для Тэна суть la grande idée anglaise (великой английской идеи) заключалась в «убеждении, что человек прежде всего свободен и нравственн». [25] Тэн приписывал это «еврейскому» духу британского народа, который, по его мнению, отражал влияние протестантизма, особенно англиканской церкви, которой Тэн очень восхищался. [26] Тэн утверждал, что поскольку протестанты-британцы должны были оправдывать себя перед Богом, им пришлось создать моральные правила, которые применялись не только к другим, но и к ним самим, что создало культуру самоограничения. [27] Тэн был невысокого мнения о простых британцах, но он очень уважал джентльменов, которых встречал во время своих поездок в Британию, и которых он хвалил за их моральные качества. [27]
Тэн с некоторой завистью отметил, что во Франции термин gentilhomme относился только к человеку, известному своим чувством стиля и элегантности, и не относился к моральным качествам человека. Во Франции не было эквивалента понятию британского джентльмена. [27] Тэн отметил, что разница между французским gentilhomme и британским джентльменом заключалась в том, что последний не только обладал утонченностью и элегантностью, ожидаемыми от gentilhomme, но и, что более важно, имел чувство фундаментальной порядочности и чести, которое удерживало его от совершения чего-либо бесчестного. [27] Тэн считал, что причина, по которой британцы, а не французы, могли производить джентльменов для управления своей страной, заключалась в том, что британское дворянство было меритократическим и всегда открытым для тех, чьи таланты получили возможность проявиться, тогда как французское дворянство было исключительным и очень реакционным. [28] Тейн также восхищался государственными школами, такими как Харроу , Итон и Рагби, за их способность превращать молодых людей в джентльменов, но он считал, что такие аспекты государственных школ, как порка и избиение, являются варварскими. [29]
Французом, на которого сильно повлияла англофилия Тэна, был барон Пьер де Кубертен , который после прочтения «Заметок об Англии» Тэна захотел основать школы для подготовки джентльменов во Франции. [30] Кубертен был убежден, что упор на спорт в английских государственных школах был ключом к воспитанию джентльменов и что молодым французам нужно чаще заниматься спортом, чтобы научиться быть джентльменами. [31] Кубертен был особенно очарован упором, который придавался спорту в школе Рагби, которую он с интересом изучал. [32] Кубертен считал, что Британия была самой успешной страной в мире, что отражено в ее всемирной империи, и что если бы только французы были больше похожи на британцев, французы никогда не были бы побеждены немцами во Франко-прусской войне . [30] Как и Тэн, Кубертен восхищался неравенством британской образовательной системы, с одобрением отмечая, что только обеспеченные семьи могут позволить себе отправлять своих сыновей в государственные школы: «Давайте откажемся от этой опасной несбыточной мечты о равном образовании для всех и последуем примеру [британского] народа, который так хорошо понимает разницу между демократией и равенством!» [33]
Прочитав «Школьные дни» Тома Брауна , роман, который Кубертен любил, и эссе Томаса Арнольда , Кубертен считал, что режим регулярных занятий боксом, греблей, крикетом и футболом, как это практикуется в британских государственных школах, создаст джентльменов и «мускулистых христиан» во Франции в том, что Кубертен с восхищением называл régime Arnoldien (режим Арнольда). [34] Кубертен писал, что, основываясь на прочтении « Школьных дней» Тома Брауна , бокс был «естественным и английским способом для английских мальчиков улаживать свои ссоры». Он также заявил: «Использование крепкой пары кулаков на службе Богу является условием для хорошего служения Ему». [35]
После встречи с Уильямом Эвартом Гладстоном в 1888 году Кубертен спросил его, согласен ли он с утверждением, что renaissance britannique (британский ренессанс) был вызван образовательными реформами Арнольда. Тезис поразил Гладстона, который сказал Кубертену: «Ваша точка зрения совершенно нова, но... она верна». [36]
В 1890 году Кубертен посетил Олимпийские игры в Венлоке, организованные доктором Уильямом Пенни Бруксом , которого Кубертен назвал «английским врачом из более ранней эпохи, романтичным и практичным одновременно». [37] Кубертен был очарован играми, проводимыми в деревне Мач-Венлок в сельском Шропшире , и сказал, что это возможно только в Англии. [38] Кубертен любил английскую сельскую местность и был впечатлен тем, как жители деревни гордились тем, что они и из Шропшира , и из Британии: «Только англосаксонская раса преуспела в поддержании двух чувств [любви к нации и своему региону] и в укреплении одного через другое». [38]
Игры Мач-Венлок, проводившиеся в подражание Олимпийским играм Древней Греции, вдохновили Кубертена на организацию первых современных Олимпийских игр в Афинах в 1896 году. [39]
Между 14 и 17 веками Балканский регион Европы был завоеван Османской империей . В 19 веке различные православные народы, такие как греки, болгары и сербы, утверждая, что их притесняют мусульмане-османы, вели войны за независимость. Британская политика в отношении « Восточного вопроса » и Балкан, в частности, колебалась между страхом, что упадок османского могущества позволит заклятому врагу Британии, России, заполнить пустоту на Балканах и Ближнем Востоке, и гуманитарной заботой о христианских народах, притесняемых османами.
В 1876 году восстание в Болгарии было жестоко подавлено, когда Османское государство развязало войну с внушающими страх башибузуками, которые начали кампанию грабежей, убийств, изнасилований и порабощения болгар, в результате которой погибло 15 000 болгарских мирных жителей, что потрясло Запад. [40] Консервативное правительство под руководством премьер-министра Бенджамина Дизраэли , считавшее Османскую империю оплотом против России, пыталось отрицать так называемые «болгарские ужасы» под предлогом реальной политики . [41] Напротив, лидер либералов Уильям Юарт Гладстон энергично выступил в поддержку балканских народов, живущих под османским владычеством, осветил «болгарские ужасы» в своей знаменитой брошюре 1876 года «Болгарские ужасы и вопрос Востока » и потребовал, чтобы Великобритания поддержала независимость всех балканских народов по гуманитарным соображениям. [42] Несмотря на то, что правительство Дизраэли поддерживало османов, кампания Гладстона по преданию гласности грубых нарушений прав человека, совершенных османами, и поддержка движений за независимость Балкан не только сделали его чрезвычайно популярным на Балканах, но и привели к волне англофилии среди некоторых балканских христиан, которые восхищались Британией как страной, способной произвести на свет кого-то вроде Гладстона. [43]
Англофилия была редкостью на Балканах в 19 веке, поскольку балканские мусульмане смотрели в сторону Османской империи, в то время как балканские христиане в основном искали вдохновения во Франции или России. Гладстон считал себя защитником прав человека, что привело его в 1890 году к критике антикитайских законов в Австралии на том основании, что китайские иммигранты наказывались за свои добродетели, такие как готовность усердно работать, а не за какие-либо предполагаемые пороки. [44] Точно так же Гладстон считал себя поборником прав малых наций, что привело к поддержке «самоуправления» для Ирландии (т. е. передачи власти от Вестминстера ирландскому парламенту). Те же принципы, которые побудили Гладстона поддержать самоуправление для ирландцев и права китайских иммигрантов в Австралии, сделали его очень сочувствующим балканским народам.
Балканские англофилы, такие как Владимир Йованович и Чедомил Миятович в Сербии , Иоанн Геннадий и Элефтериос Венизелос в Греции и Иван Евстратиев Гешов в Болгарии , были склонны восхищаться британским либерализмом, особенно гладстоновского типа. [45] Более того, все пятеро из вышеназванных мужчин видели в Великобритании пример либеральной державы, которая успешно создала институты, призванные служить индивидууму, а не государству, что вдохновило их на институциональное строительство в их собственных новых независимых странах. [46] Наконец, хотя Венизелос, Гешов, Йованович, Геннадий и Миятович были националистами, по меркам Балкан они были толерантными националистами, которые восхищались Соединенным Королевством как государством, которое объединило англичан, шотландцев, валлийцев и ирландцев, живущих вместе в мире и гармонии в одном королевстве (точная точность этой точки зрения не имеет значения, поскольку именно так британцев воспринимали на Балканах), и которое они считали примером британского юнионизма для своих собственных многоэтнических наций. [45]
Ранним сербом-англофилом был писатель, философ, переводчик и первый министр образования Доситей Обрадович . Он был первым человеком в современной истории Сербии, который связал две культуры. [47]
Йованович был сербским экономистом и политиком с ярко выраженными либеральными взглядами, на которого оказала большое влияние книга Джона Стюарта Милля 1859 года «О свободе» и Гладстон, придерживаясь точки зрения, что Британия должна стать моделью для модернизации Сербии, которая возникла как фактическое независимое государство в 1817 году после пребывания под османским владычеством с 1389 года. [48] В 1863 году Йованович опубликовал в Лондоне англоязычную брошюру « Сербская нация и восточный вопрос» , в которой он стремился доказать параллели между британской и сербской историями, делая акцент на борьбе за свободу как определяющей черте истории обеих наций. [49] После своего возвращения в Сербию Владимир Йованович прочитал лекцию в Белграде, в которой заявил: «Давайте взглянем на Англию, чье имя так славится. Счастливые обстоятельства сделали ее страной, где общий прогресс человечества был достигнут наилучшим образом. Нет ни одной известной истины или науки, которая не обогатила бы массовое сознание в Англии... Одним словом, все известные сегодня условия для прогресса имеются в Англии». [50]
Дипломат, экономист и политик Чедомил Миятович стал англофилом после женитьбы на британке Элоди Лоутон в 1864 году. [51] В 1884–1886, 1895–1900 и 1902–1903 годах Миятович был сербским министром в Лондоне, активно участвовал в культурной деятельности страны и так любил Великобританию, что жил в Лондоне с 1889 года до своей смерти в 1932 году. [52] Он был самым плодовитым переводчиком британских книг на сербскохорватский язык и написал шесть книг на английском языке. [53] Миятович считала, что Британия может многому научить Сербию, и предпочитала переводить на сербскохорватский язык книги, пропагандирующие либеральные ценности. [52] Таков был либерализм Миятовича, что когда он посетил Гаагскую мирную конференцию в 1899 году, представляя Сербию, он попытался сделать делегатов, представлявших азиатские государства, вице-президентами различных секций конференции, чтобы обеспечить определенную степень равенства между европейцами и азиатами. Его предложение было решительно отвергнуто. [54] В 1912 году Миятович приписывал свой космополитический либерализм жизни в Лондоне и писал другу в Сербию: «Я действительно старый человек, но, кажется, никогда в моем сердце не было более живых и более щедрых симпатий не только к интересам и прогрессу нашей Сербии, но также к интересам и прогрессу мира. В Лондоне человек не может не чувствовать себя «гражданином мира», не может не видеть более высоких, более широких и более широких горизонтов». [55] Как и многие другие балканские англофилы, Миятович желал союза между Восточной Православной и Англиканской церквями, и в своей политике он находился под сильным влиянием Гладстона. [55] Миятович также написал двадцать романов на сербском языке, все из которых были историческими романами, вдохновленными любимым писателем Миятович, сэром Вальтером Скоттом . [56]
Писатель и политик Гешов впервые начал изучать английский язык в возрасте 14 лет, а в возрасте 16 лет переехал в Манчестер и позже получил образование в колледже Оуэна. [57] Во время своего пребывания в Великобритании Гешов вспоминал: «На меня повлияла английская политическая и общественная жизнь, среди которой я развивался. И что особенно осталось в моем сознании, так это мысли и работы Джона Стюарта Милля». [40] В 1885 году Сербия напала на Болгарию и была побеждена. Гешов вел переговоры о мирном договоре со своим коллегой-англофилом Миятовичем, о чем последний вспоминал в своих мемуарах: «Болгарский делегат Иван Гешов и я, лелея восхищение британским народом и его образом жизни, сразу же вступили в дружеские отношения». [58] Находясь под сильным влиянием Милля, Гешов был сторонником либерализма в недавно обретшей независимость Болгарии и выступал за социальные и политические реформы. [59] В 1911 году англофил Гешов, ставший премьер-министром Болгарии, начал секретные переговоры с премьер-министром Греции Венизелосом, англофилом, о Балканской лиге, которая должна была раз и навсегда изгнать османов с Балкан. [60] В ходе Первой Балканской войны 1912–1913 годов Балканская лига Сербии, Болгарии, Греции и Черногории нанесла ряд поражений османам осенью 1912 года, в результате чего османы почти полностью покинули Балканы.
Геннадий был богатым греком и известным библиофилом, получившим образование в Английском протестантском колледже на Мальте, который переехал в Лондон в 1863 году в возрасте 19 лет, где он работал журналистом в либеральной газете The Morning Star . [61] После убийств в Дилесси, когда группа британских аристократов была убита греческими бандитами, что привело к вспышке нападок на греков в Британии, Геннадий опубликовал памфлет « Заметки о недавних убийствах, совершенных разбойниками в Греции» , в котором он защищал греческий народ от обвинений, выдвинутых британской прессой, в том, что все греки — головорезы. [61] С 1875 по 1880 год Геннадий работал в греческой миссии в Лондоне, где в 1878 году выступил с речью: «Это находит в нас отклик тем более, что обе нации, Великая Британия и Малая Греция, достигли высочайшего положения среди народов земли, правда, в разные эпохи, но благодаря одинаковым стремлениям к коммерции и одинаковой любви к цивилизации и прогрессу». [62] Геннадий несколько сроков прослужил греческим министром в Лондоне, женился на британке в 1904 году, упорно трудился над улучшением интеллектуальных связей между Грецией и Великобританией и помог основать Общество эллинских исследований в Лондоне и Британскую школу археологии в Афинах. [63] Отражая свою англофилию, Геннадий поддерживал экуменизм , пытался добиться союза между Восточными Православными Церквями и Церковью Англии и пожертвовал свою огромную коллекцию из 24 000 британских книг греческому народу в библиотеке, названной в честь его отца, Геннадий . [ 64]
Венизелос был греческим либеральным политиком, который несколько раз занимал пост премьер-министра Греции в период с 1910 по 1933 год. Во время Первой мировой войны Венизелос пытался вовлечь Грецию в войну на стороне союзников, что привело к столкновению с германофилом королем Константином I и, следовательно, к национальному расколу между сторонниками короля и премьер-министра. [65] В 1915 году Венизелос заявил в интервью британскому журналисту: «Что бы ни случилось в течение следующих нескольких критических недель, пусть Англия никогда не забудет, что Греция с ней, сердцем и душой, помня ее прошлые акты дружбы во времена не менее трудных и с нетерпением ожидая прочного союза в грядущие дни». [66] Готовность Венизелоса бросить вызов королю и заставить Грецию сражаться на стороне союзников была отчасти обусловлена его англофилией, поскольку он искренне верил, что Британия может многому научить греков. Это привело его к тому, что в 1918 году он помог основать Англо-греческий образовательный фонд. Он считал, что союз с британцами позволит грекам наконец осуществить Мегали-Идею («Великую Идею») — привести греков Анатолии под власть Османской империи в Грецию. [67]
В конце 1930-х годов в Германии возникла молодежная контркультура так называемой die Swingjugend («Молодежь свинга»), группы немецких подростков, которые не любили Гитлерюгенд и Союз немецких девушек , но любили встречаться и танцевать под последнюю «английскую музыку» (обычно это была американская свинговая и джазовая музыка), что в то время было незаконно. [68] «Молодежь свинга» обычно происходила из семей среднего класса в северной Германии. Гамбург, самый англофильский из немецких городов, считался «столицей» движения «Молодежь свинга». «Молодежь свинга» была англофилами, которые предпочитали одеваться в «английском стиле», мальчики носили клетчатые пальто и шляпы-хомбурги , ходили с зонтиками и курили трубки, в то время как девочки носили завитые волосы и наносили много макияжа. [68] В Третьем Рейхе «естественный вид» без макияжа и с заплетенными волосами был предпочтительным стилем для женщин, поэтому «свинг-бэби», как называли женскую «свинг-молодежь», отвергали то, что им предписывал режим. [68] Отражая свою англофилию, «свинг-молодежь» часто предпочитала разговаривать и писать друг другу на английском языке (английский вместе с французским были языками, широко преподаваемыми в гимназиях с начала 20-го века).
В течение первых пяти лет Третьего рейха нацистская пропаганда была благоприятна для Великобритании, поскольку Гитлер надеялся на англо-германский союз, но в 1938 году, когда стало ясно, что Великобритания не собирается вступать в союз с Германией, пропаганда режима стала яростно англофобской: осенью 1938 года была запущена крупная кампания по нападению на британцев. В этом свете англофилия Swing Youth могла рассматриваться как неявное неприятие режима. Аналогичным образом, «Swing Youth» была склонна приветствовать еврейских и Mischlinge («смешанной расы») подростков, которые хотели присоединиться к их собраниям. [68] Немецкий музыковед Гвидо Факлер описал принятие Swingjugend американской музыки и «английского стиля» следующим образом: « Swingjugend отверг нацистское государство, прежде всего из-за его идеологии и единообразия, его милитаризма, «принципа фюрера» и уравнивающего Volksgemeinschaft (народного сообщества). Они испытали огромное ограничение своей личной свободы. Они восстали против всего этого с помощью джаза и свинга, которые символизировали любовь к жизни, самоопределение, нонконформизм, свободу, независимость, либерализм и интернационализм». [69]
Несмотря на объявление Британией войны Германии 3 сентября 1939 года, «Swing Youth» продолжала придерживаться «английского стиля», что привело к тому, что нацистский режим принял жесткие меры против «Swing Youth»: в ходе одного рейда в 1941 году в Гамбурге было арестовано около 300 «Swing Kids». [68] По крайней мере семьдесят из «Swing Youth», считающихся лидерами движения, были отправлены в концентрационные лагеря. [69] Движение «Swing Youth» не было открыто политическим, хотя и отвергало аспекты нацистской идеологии, но преследование «Swing Youth» в некоторой степени [ необходимо разъяснение ] принимало более антинацистскую позицию. [68] Очень похожим на Swing Youth было движение Zazou во Франции, которое предпочитало одеваться в стиле anglais с зонтиками (которые считаются символом британскости во Франции), популярным модным аксессуаром, и их прически были уложены в стиле à la mode d'Oxford , любили разговаривать друг с другом на английском языке, поскольку это было «крутее», и, как и их немецкие коллеги, любили британскую и американскую популярную музыку. [70] Французская писательница Симона де Бовуар описывала образ Zazou так: «молодые люди носили грязные драповые костюмы с брюками-«дудочками» под куртками из овчины и щедро подкрашивали свои длинные волосы, девушки предпочитали обтягивающие джемперы с воротником-стойкой, короткие расклешенные юбки и деревянные туфли на платформе, носили темные очки с большими линзами, наносили сильный макияж и ходили с непокрытой головой, чтобы показать свои крашеные волосы, оттененные прядью другого оттенка». [71]
Среди каренов Бирмы, которые были обращены в христианство британскими миссионерами в 19 веке и долгое время чувствовали себя угнетенными милитаристским бирманским государством, англофилия очень распространена. [72] Аналогично с народом Шан : начиная с 1880-х годов сыновья элиты Шан получали образование в школе-интернате британского образца в Таунджи и в университетах Великобритании, что привело к тому, что большая часть элиты Шан стала англофилами, которые ценили британскую культуру, как свою собственную. [73] Карены воевали с британцами во время всех трех бирманских войн , а во время Второй мировой войны они сопротивлялись паназиатской пропаганде японцев, которые призывали всех азиатов объединиться под руководством Японии. Карены остались верны британцам и вели партизанскую войну против японцев. [72] Один из ветеранов войны из племени каренов объяснил в интервью 2009 года, что он сопротивлялся паназиатской пропаганде японцев, потому что он был кареном, группой, подобной шан и монам, которая «действительно любила» британцев и предпочитала сражаться вместе со своими друзьями. [74] Ветеран заявил, что как карен он должен был оставаться верным британской короне. [74]
Еще в 1981 году большую часть руководства элиты каренов называли «англофилами». [72] В штатах Шан, которые, к сожалению, были частью Бирмы с 1948 года, один человек из племени Шан, Сенджо (большинство Шанов имеют только одно имя), сказал американскому журналисту Кристоферу Коксу (на слегка ломаном английском), что большинство Шан испытывают ностальгию по Британской империи : «Народ Шан наслаждался миром и процветанием во время британского правления, в дни колонизации. До сих пор старики вспоминают об этом со слезами на глазах. Мы вспоминаем старые времена, когда правили британцы. Это было лучшее. У нас мир. У нас спокойствие. После обретения независимости мы получили все страдания, причиненные бирманцами». [75] Сенджо обвинил британцев только в том, что они не предоставили независимость Шанам в 1948 году, предоставив независимость Бирме, при этом Шаны были включены в недавно получившую независимость Бирму вопреки своей воле. [75]
Сангджо жаловался, что шан остались верны британцам во время Второй мировой войны и вели партизанскую борьбу против японцев, но бирманцы сотрудничали с японцами. Сангджо обвинил британцев в предательстве шан, включив их в Бирму, государство, в котором доминировали шовинистические бирманские националисты, которые все были добровольными коллаборационистами с японцами и хотели отомстить тем, кто сражался против них в войне. [76]
Бразильский писатель Жильберто Фрейре был известным англофилом. [77] На Фрейре оказали большое влияние британские романтики и викторианцы XIX века, особенно работы Томаса Карлейля , Джона Раскина и Герберта Спенсера . [77] Фрейре приехал из северо-восточной Бразилии, которая в XIX веке находилась под сильным британским экономическим влиянием. Как и многие другие бразильцы из этого региона, Фрейре стал ассоциировать Британию с современностью и прогрессом, точку зрения, которую Фрейре наиболее ярко выразил в своей книге 1948 года Ingleses no Brasil . [77] Продвигая свою теорию лузотропизма , в которой смешение рас представлялось как положительное благо для Бразилии, Фрейре находился под влиянием своего взгляда на Британскую империю как на многоэтническое многорасовое общество, в котором все виды разных народов разных языков, этнических групп, рас и религий были объединены вместе в мире и гармонии вокруг общей лояльности британской короне . [77] Фрейр утверждал, что так же, как Британская империя объединила белых, смуглых, черных и азиатских людей, Бразилия должна стать местом, которое объединит потомков индейцев, африканских рабов и иммигрантов из Европы и Азии. [77] Фрейр часто писал эссе о британских личностях, начиная от Флоренс Найтингейл и заканчивая Уинстоном Черчиллем , и в частности использовал свои эссе для продвижения британских и ирландских писателей, таких как сэр Вальтер Скотт , Джордж Мередит , Уильям Батлер Йейтс и Джеймс Джойс , которые все были тогда неизвестны бразильской публике. [78]
Начиная как левый, Фрейр приветствовал победу британской Лейбористской партии на выборах 1945 года как «социалистическую демократическую революцию в Великобритании», которая стала поворотным моментом в мировой истории. Фрейр уверенно предсказывал, что вскоре будет создано гуманное государство всеобщего благосостояния , которому будет подражать весь остальной мир. [79]
Англофилия Фрейра была отчетливо левого типа. Он часто восхвалял «великую традицию английского социализма»; называл сэра Стаффорда Криппса , лидера левой фракции Лейбористской партии, самым оригинальным политиком Британии и отвергал Черчилля как «архаичного» реакционера. [80]
Бразильский интеллектуал Плинио Корреа де Оливейра был еще одним известным англофилом, однако его англофилия отличалась от англофилии Фрейре. Англофилия Оливейры коренилась в консервативной традиции, родственной традиции Ипполита Тэна . Его наивысшее выражение этого - в его коротком письме "Призвания европейских народов". [81]
Напротив, бразильские консервативные деятели, такие как экс-президент Жаир Болсонару, приветствовали британского премьер-министра военного времени Уинстона Черчилля как человека, повлиявшего на их политическую карьеру. [82]
Британский культурный критик Роберт П. Ирвин утверждал, что популярность романов Джейн Остин , и тем более экранизаций ее романов, сформировали часть «культурного капитала» «белой англофильской элиты Восточного побережья» в Соединенных Штатах с конца 19 века. [83] В этой связи Ирвин процитировал замечание американского культурного критика Лайонела Триллинга в его эссе 1957 года «Об Эмме » о том, что: «не любить Джейн Остин — значит подвергать себя подозрению... в отсутствии воспитания». [83] Ирвин утверждал, что американцы не могут полностью принять упорядоченное, иерархическое общество регентской Британии, изображенное Остин, поскольку оно напрямую противоречит эгалитарным убеждениям Соединенных Штатов, но в то же время такой мир предлагает определенную привлекательность элементам в Соединенных Штатах, которые находят в этом мире определенный стиль, класс, элегантность и глубину чувств, которых не хватает в их собственном. [83] Мир, изображенный Остин, был миром с четко определенными социальными нормами и ожиданиями надлежащего поведения, особенно в том, что касается отношений между полами, где мужчины — джентльмены, а женщины — леди, что многие американцы находят привлекательным. [83] В гиперсексуализированной культуре, где часто приветствуется грубость, а гендерные роли меняются с 1960-х годов, некоторые американцы находят мир Остин с его четко разграниченными гендерными ролями и акцентом на благородном поведении более привлекательной альтернативой.
Ирвин долгое время утверждал, что многие американцы испытывают ностальгию по упорядоченному обществу, существовавшему на Юге до Гражданской войны, что проявилось в популярности романа и экранизаций « Унесенных ветром» , но поскольку это общество основывалось на рабстве, выражение ностальгии по старому Югу стало немодным со времен движения за гражданские права 1950–1960-х годов. [84] Таким образом, Ирвин утверждал, что экранизации романов Остин предлагают лучшую компенсацию для американцев, которые испытывают ностальгию по упорядоченному обществу, поскольку память о Британии эпохи Регентства не несет в себе нагруженных оскорбительных политических и расовых коннотаций, как память о старом Юге. [84] Ирвин утверждал, что в отличие от Великобритании, популярность фильмов Остин в Америке, которая началась в 1990-х годах, рассматривается как часть «консервативной культурной повестки дня», поскольку восхищение Остин считается частью «культурного капитала» американской элиты. [83] Однако Ирвин утверждал, что не следует слишком торопиться приписывать популярность Остин в Америке «неявно расистской англофилии». [84]
Вместо этого Ирвин утверждал, что популярность фильмов Остин в Америке была обусловлена возникновением [ где? ] упорядоченного общества, основанного не на земле и рождении, как в романах, а на «иерархии досуга и потребления», где класс — это «статус, присуждаемый деньгами», короче говоря, общества, очень похожего на современные Соединенные Штаты. [85] Ирвин утверждал, что американцы, как правило, не любят обсуждать тему класса, поскольку это предполагает, что Соединенные Штаты не полностью соответствуют своим эгалитарным, меритократическим идеалам, и в этом отношении фильмы Остин изображают мир, определяемый классом положительно, в то же время будучи достаточно чуждыми и достаточно далекими во времени, чтобы не давать никаких комментариев о современной Америке. [85] Наконец, Ирвин утверждал, что популярность фильмов Остин была обусловлена их изображением упорядоченного общества, где главные проблемы, с которыми сталкиваются персонажи, связаны с романтической любовью и где все заканчивается счастливо. [85]
Отметив, что поклонники творчества Остин (как называют поклонников творчества Остин) в основном женщины, Ирвин прокомментировал, что фильмы Остин, начиная с экранизации « Гордости и предубеждения » 1995 года , с поразительной последовательностью «угождали женским желаниям и женскому взгляду», изображая красивых актеров в обтягивающей одежде и бриджах в «эпоху, когда мужчины все еще могли быть средоточием прекрасного». [86] Ирвин утверждал, что фильмы Остин призваны радовать зрителей-женщин, изображая мужское тело таким образом, который обычно ассоциируется с женским телом и зрителями-мужчинами. [86] Ирвин писал, что привлекательность таких персонажей, как мистер Дарси, заключается в «абсолютной и безусловной мужской потребности в женщине», которую многие женщины по обе стороны Атлантики находят очень привлекательной. [86] Наконец, Ирвин утверждал, что главная часть привлекательности Остин заключается в том, что ее истории повествуют о героинях, живущих в патриархальном обществе, где главная цель женщин — быть женами и матерями (таким образом, ценность женщины в основном зависит от ее замужества), которым приходится ориентироваться в сложных социальных правилах, чтобы самоутвердиться и выйти замуж за правильного мужчину: истории, которые женщины считают сегодня такими же актуальными, как и в 19 веке. [86]
После передачи Гонконга в 1997 году иностранные журналисты и репортеры обнаружили, что многие гонконгцы старшего поколения продолжают демонстрировать англофильские и британские лоялистские настроения, которые возникают либо из ностальгии по британскому колониальному периоду, либо из восприятия того, что британское правление в ретроспективе было предпочтительнее усиливающегося подчинения со стороны материкового Китая , а также из желания сохранить суверенитет и отличную от Пекина идентичность . [87] Адвокат и продемократический политик Мартин Ли был упомянут в качестве примера англофила, [88] как и общественный деятель Бабушка Вонг, которая, как известно, размахивала британским флагом во время своих протестов и выражала симпатию к колониальному периоду. [89] [90]
Социальные комментаторы отметили продолжающиеся проявления англофилии у представителей поколения миллениалов из числа граждан Гонконга, которые либо родились после передачи, либо были слишком молоды, чтобы помнить об этом, и что молодые гонконгцы демонстрировали британский символизм на продемократических митингах в актах оппозиции пропекинскому лагерю и в социальных сетях, называя себя британскими гонконгцами, или имели исторический интерес к прошлой местной британской культуре в Гонконге до передачи. Другие, не желая возвращения к полному британскому правлению, ссылались на свою признательность за то, что основной закон Гонконга был получен из британского (в основном английского) общего права. Йенг Сум утверждал, что британская колониальная администрация привела к «хорошо устоявшейся правовой системе и социальной инфраструктуре мирового класса» в Гонконге, на которые некоторые гонконгцы до сих пор смотрят с любовью. [87]
После войны в Косово в составе Косовских сил находилось около 19 000 британских солдат , главной миссией которых было обеспечение безопасности в регионе. Во время футбольного матча между Англией и Косово в ноябре 2019 года улицы Приштины были заполнены баннерами с лозунгом «Добро пожаловать и уважение», в дополнение к поднятым английским флагам и благодарственным сообщениям. [91]
Восхищение или любовь к Англии и английскому языку.
{{cite book}}: |website=проигнорировано ( помощь )